Прятки в облаках
Шрифт:
Толкнув дверь, Маша вошла в кабинет, совершила несколько шагов и замерла, мигом растеряв всю решимость. Дымов стоял у окна, вполоборота к ней, и даже его фигура казалась отстраненной.
— Что-то забыли? — спросил он сухо и вежливо.
— Не забыла, — выдохнула Маша, пугаясь его холодности. — Но, видимо, мне показалось. Я все придумала, простите.
— Собираетесь снова сбежать? — вежливо уточнил он, не пошевелившись.
О, да. Маша с удовольствием бы провалилась сейчас под землю.
— Я же пришла, — сказала она убито. — Что вам еще надо?
Получилось совсем
Дымов коротко и совсем не весело рассмеялся, размашисто преодолел небольшое расстояние между ними и рывком прижал Машу к себе. Так плотно, что ее сердце забилось об его грудь.
— Прости, — шепнул он, и теплое дыхание коснулось ее уха. — Прости. Минуту назад я был даже рад твоему бегству. Подумал, что так лучше. Подумал — ты права.
— Зря, значит, я вернулась? — воскликнула Маша, задыхаясь.
— Скорее всего, — согласился Дымов, обхватил руками ее лицо и поцеловал.
Она замерла, вцепившись пальцами в его запястья. Притихла, глотая чужое дыхание, впервые доверяя себя мужчине, растроганная и нежностью минуты, и ее сбивчивой волнительностью.
Осторожно ступая на совершенно кривую дорожку, Маша ощущала себя победителем.
***
Никогда прежде она не жалела так сильно, что не успела стать взрослой и опытной. Ах если бы ей хватало хладнокровия! Но нет, Маша дрожала, как осиновый лист, и Дымов снова обнял ее, давая время успокоиться и прийти в себя.
— Пойдем-ка, — сказал он, снова возвращая их в гнездо-нору, и она с облегчением опустилась на диван. Ах, Маруся, Маруся, почему ты такая нервная? Несколько коротких поцелуев с преподавателем — и все, желе, а не человек.
Дымов присел перед ней на корточки, улыбнулся, запрокинув голову.
— Выше нос, Маша, — сказал ободряюще, — ты выглядишь так, как будто наступил конец света.
— Он и есть, — пробормотала она и робко положила руку ему на щеку. А потом чуть наклонилась и осторожно коснулась другой щеки губами. Ее неудержимо тянуло к Дымову, и раз уж теперь можно стало его трогать и целовать, то очень хотелось и того, и другого.
Он перехватил ее ладонь, поцеловал. Потянул Машу к себе, и она легко соскользнула на пол, на колени, запустила пальцы в его короткие волосы, только еще пробуя свои желания. Дымов откликался охотно, но сам не торопил, позволяя ей двигаться на своей скорости. Маше стало любопытно, как далеко она может зайти: а что будет, если подставить под его поцелуи шею? А если прижать ладони к его животу? А если провести ими по плечам?
Это было медленное погружение в теплую воду, от неуверенности к свободе, от неловкости к ласкам. Как только она поняла, что Дымов предоставил себя в ее полное распоряжение, Маша сразу осмелела. Вот она положила руку на его горло, повторяя плотность водолазки, вот — лизнула его нижнюю губу, вот — потерлась носом о нос, вот — прикусила за ухо. Захватывающее приключение, в котором она — главная героиня.
Маша даже решилась стянуть с Дымова водолазку, но прикоснуться к пряжке ремня на его брюках куража уже не хватило. Неожиданно обессилев, растратив всю свою храбрость,
Чутко ощутив этот момент — не сомнений, а растерянности, — Дымов перехватил ее поудобнее и начал целовать совсем иначе. Очень стыдно, мокро, повсюду.
Все это было так ново, так впервые — и то, что ее раздевают, и то, что она так беззащитна под откровенными взглядами, горячее дыхание на груди и животе, руки повсюду. Но эта была не та беззащитность, от которой хотелось сбежать, а совершенно другая, запускающая колкие искры по нервным окончаниям.
Чувствительность будто выкрутилась на максималку, и любое прикосновение обжигало, резонировало по всему телу сразу, и Маша спросила себя: почему люди не занимаются этим все время? Зачем учеба, работа, увлечения, когда можно провести всю жизнь голыми, получая столько острых ощущений?
И когда она разлетелась вдребезги под губами Дымова, а потом, еще не собравшись воедино, ощутила его внутри — давление, испуг, потрясение, — то ее больше всего поразило осознание: они же прямо сейчас, буквально, друг к друге. Чужой человек действительно вошел в нее — какое странное, близкое, интимное безумие, как будто ты открыла всю себя нараспашку.
От глобальности такого откровения ошпарило разум, и дальнейшее Маша уже совсем не запомнила, сохранила лишь остаточную дрожь в руках и ногах, расширенные дымовские зрачки, затопившие радужку, липкость между ног и ликующую радость в груди.
***
В комнате без окна сложно было понять, наступил ли уже вечер или день все еще продолжается. Внутренние часы сбились, время расплавилось.
— А ректорша? — спросила Маша, едва не задремав и резко встрепенувшись. — Я теперь подлая третья лишняя или типа того?
— Не подлая, не третья и не лишняя, — задумчиво возразил Дымов, рассеянно рассыпав по ее плечу россыпь легких поцелуев.
На пузатом диване было удобно и мягко. Длинный и тонкий — Циркуль и есть — Дымов как ни странно не колол острыми углами, а был теплым и обнимательным.
Теперь называть его Сергеем Сергеевичем было похоже на извращение, но и «Сережа» запечатывал рот, вызывая приступы онемения.
Кажется, из него клещами придется вытаскивать все, что связано с ректоршей, приуныла было Маша, но тут он сказал:
— Не думай об этом слишком много. У нас с Аллой были простые и понятные договоренности, которые мы расторгли после последнего совещания, когда Лизе перекрыли доступ к женскому общежитию.
— Вы как будто о контракте каком-то говорите! Расторгли… почему расторгли? Из-за меня расторгли? А… Алла Дмитриевна знает… ну о… как это сказать, о нас с вами… тобой… что ли.
Он не рассмеялся ее бессвязному бормотанию, а принялся терпеливо отвечать по порядку.
— Скажем, у нас с Аллой были определенные правила, мы определили их два года назад, сразу после моего тридцатилетия. Не изменять друг другу, не афишировать наши отношения, не портить друг другу репутацию. Маш, все это закончилось, потому что мы серьезно поспорили из-за того, что я слишком волнуюсь за твою безопасность. Чрезмерно, по мнению Аллы.