Прятки в облаках

Алатова Тата

Вот к этой простоте Дымов и стремился, снова и снова рифмуя смыслы на манер детских потешек.

— Ох, Сергей Сергеевич, — пробормотала Маша с нежностью, — а вы так и остались мальчишкой с большими амбициями.

Как он там, в прошлом ей сказал? «Я собираюсь стать великим словесником, миллионером и знаменитостью».

Хорошо, что преподавательская деятельность не убила в нем это желание. Кажется, Дымов стремился издать учебник простейших наговоров для начальных классов и тех, кто не дружит со словами.

— Рябова, вы же понимаете, что

теперь мне придется вас убить, — раздалось над ее головой, и она поняла, что увлеклась и прохлопала появление хозяина комнаты.

— А что это вы приличных девушек в шкаф пихаете, — проворчала Маша, аккуратно складывая листы в стопку. — Что у вас тут? Берлога? Нора? Гнездо?

Дымов, явно смутившись, забрал у нее стопку и торопливо сунул в ящик стола.

— Просто комната отдыха, — пробормотал он, — по наследству от прежнего словесника досталась…

— Сергей Сергеевич, — вкрадчиво позвала она, — вы бы перестали увиливать. Что это вообще такое было?

Он так и замер, опираясь об стол и чуть склонившись. Его плечо было совсем рядом с Машиной щекой, и, повернувшись, она вдруг разглядела, какие у Дымова длинные темные ресницы — глаз-то он не поднимал. И профиль красивый.

— Так ведь Наум Абдуллович приходил, — проговорил Дымов. — Я его всегда узнаю… он стучится так своеобразно, как будто университетский гимн отбивает.

— И?

— И я запаниковал.

— Почему?

О, Маша начинала догадываться — почему. Но это ей самой показалось так смело, так двусмысленно, что она не осмеливалась даже мысленно придать своим подозрениям определенность.

И, поскольку Дымов молчал, она продолжила допытываться:

— Я ведь не первая студентка, кто заглянула в преподский кабинет. Да та же Тартышева к вам едва не каждый день свои вирши таскает… Или вы ее тоже в шкаф пихаете?

— Хватить издеваться, Маша, — отрывисто бросил он, — вы прекрасно понимаете, что встречи с Тартышевой мне ничем не угрожают.

— А чем вам угрожают встречи со мной?

— Вероятнее всего, увольнением, — он хмыкнул, небрежно расправил плечи и прямо посмотрел на нее. — Сущая ерунда по сравнению с вашими неприятностями, Маша.

— За то, что я просто зашла поговорить? Вы же сами позвали! — всполошилась она, и хорошая девочка, всегда соблюдающая правила, вскочила на ноги, чтобы немедленно смыться и не подставлять Дымова. Она потом подумает, с чего вдруг ректорша этак закрутила гайки.

Он поймал ее за руку, и Маша немедленно остановилась, вся превратившись в взволнованное ожидание. Здесь, в этом безоконном гнезде, воздух будто наэлектризовался, и все стало простым, понятным и предсказуемым.

У Маши никогда прежде не случалось подобных, предпоцелуйных моментов, но она точно знала: вот сейчас тот самый момент.

И действительно, Дымов уже потянулся к ней с совершенно очевидными намерениями, а она…

А она пискнула и активировала браслет-телепорт на руке.

***

Когда Дымов передавал ей артефакт, то предупреждал

о радиусе действия — 500 метров. Больше всего перемещение на это расстояние напомнило радикально резкий взлет внутри самолета — уши заложило, реальность смазалась в неразличимое пятно, внутренности сжались. А когда Маша снова смогла различать окружающее, то нашла себя в пустой поточной аудитории.

Здесь было полутемно и тихо, пары закончились у большинства курсов, и помещение, лишенное привычной суеты студентов, казалось больше, чем обычно.

Она растерянно опустилась за парту, бессмысленно глядя на бесполезный теперь браслет.

Так, Мария, давай разбираться: что с тобой происходит?

Дымов ей нравился, — отрицать это было уже бесполезно. Возможно, потому что он был добр к ней, и она привыкла к его поддержке. Возможно, потому что понимала терзавшую его неуверенность, ей были близки его желания — стать кем-то выдающимся. Ей нравилось, как темные водолазки плотно обхватывали его горло, нравилась его тонкая высокая фигура, стремительность движений и мышления. А теперь еще ей нравились его ресницы.

Но достаточно ли всего этого, чтобы стать девушкой из шкафа? Позволить им тайный роман, который придется скрывать еще целых три с половиной года, а может, и после диплома тоже? Чтобы запутаться в отношениях со взрослым мужчиной, преподавателем, ведь явно же, все это будет сложно и болезненно, и она еще сто раз пожалеет об этом? А ведь еще в игре была ректорша, уж Алла Дмитриевна-то запросто вышибет из универа и наглую студентку, и неверного препода.

Маша была рассудительным человеком, не из тех, кто бросается в омут с головой. Однако сейчас сердце болезненно сжималось от огорчения: нужно было остаться! А руки дрожали от страха: она же совсем не умеет целоваться. Совершенно неопытна в этом деле, что если бы Дымов разочаровался в ней?

Или он все равно разочаровался — из-за детского бегства, из-за глупой разрядки одноразового артефакта?

И еще ей остро, непереносимо хотелось знать: а как бы было, останься она. Что Маша потеряла, возможно, навсегда? Вдруг Дымов закроет эту дверь, решив не портить себе жизнь из-за трусливой девчонки?

— Вот тебе и любовь, мамочка, — прошептала она в полном отчаянии, — ты правда хотела, чтобы она со мной случилась?

Мамочка.

Маша схватилась за телефон и набрала номер.

— Да, ребенок? — почти сразу откликнулась мама, и ее голос показался таким родным, что горло перехватывало.

— Мам, — Маша облизала губы, — а что делать, если ты не знаешь, что делать?

— Два варианта, — без заминки ответила та. — Первый, самый классический — если ты не знаешь, что делать, то не делай ничего. Просто замри и посмотри, как все будет дальше. Подходит?

— А второй?

— Если ты не можешь замереть, значит, для тебя это действительно важно. Значит, делай то, что хочешь. Потому что в итоге все равно придешь к этому, почему бы не срезать путь, избавив себя от утомительных сомнений?