Прыжок "Лисицы"

Greko

«Что в таком случае по старой русской традиции нужно сделать? Правильно! Найти крайнего! Кто лучше всего подходит на эту роль? Вульф? Я вас умоляю! Не удивлюсь, если он еще получит призовые за поимку „Лисицы“! Также не удивлюсь, если со временем в адмиралы выбьется![3] Такие фортели — по-нашему! А если не Вульф, то кто? Даю маячок! Ну?! Ну?! В яблочко! Ваш покорный слуга — Коста Варвакис!»

В комнату ворвался отряд из трех матросов в солдатском обмундировании и с ружьями в руках.

— Взять его! — взвизгнул каперанг.

Солдаты схватили меня

за руки. Судья-капитан, не стесняясь присутствующих, приблизился и с заметным удовольствием врезал мне в зубы.

[1] Капитан первого ранга, каперанг.

[2] Боковой ветер слева

[3] Коста оказался прав. Вульф получил свои призовые. И в контр-адмиралы выбился. К его чести отметим, что сына воспитал достойного и отметившегося на Балтике. В Таллинне.

Глава 8

Ух-ты! Мы вышли из бухты

Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! За-пе-вай!

«А на черной скамье. На скамье подсудимых…!»

Меня тащили в караулку, подбадривая тычками и прикладами. Охрана рада была стараться, мгновенно считав желания каперанга. Еще попадется мне эта сволочь на темной тропинке. Как говорится, око за око!

— Только вздумай кровью на пол харкнуть! — злобно предупредили конвоиры.

Без их дальнейших объяснений было понятно: без зубов останусь. А со стоматологами тут напряг. В том смысле, что нет ни одного!

В голове из-за накатившей паники все смешалось. Я никак не мог прийти в себя. Слишком резко все случилось. Логически мыслить смог начать лишь после водворения в темное помещение, вроде чулана. Отдышался. Вытер кровь с лица. И призадумался.

«Ни к кому из состава членов суда обращаться нет смысла. Даже не выслушают. Скорее спину прикажут исполосовать. В этом славном Севастополе порядки жесткие. Если за жалобу губернатору тут же отвешивают плетей даже бабам, то мне сходу пропишут по первое число. Народ тут замордованный! Наслушался историй на гауптвахте. Нигде еще с таким не сталкивался — ни в Одессе, ни в Крыму, ни в Грузии. До Балаклавы рукой подать, но разница колоссальная. Там рай, здесь ад. Жизни человеческой цена копейка».

Но что же делать?

Я все равно не был готов всем и каждому трубить о своем шпионстве. Понимал, что может выйти себе дороже. Да, речь шла о моей жизни. Может, и не жизни. А только о моём здоровье. Могут так накостылять, что инвалидом стану. Тут не только стоматологов нет. Инвалидность не дадут… А даже если и назначат пенсию, вряд ли без очереди куплю хлебушек или на транспорте на шару прокачусь. Да и хлеб смогу есть, только предварительно размочив в воде или молоке. Зубов-то не будет.

Что двигало мной? Бесшабашность? Нет. Как бы это не звучало пафосно, я и в старой шкуре Спири, и в новой, Косты, все равно всегда ощущал себя человеком, выросшим в великой стране. Поэтому меня так взбесил Вульф. И сейчас я на службе. У меня есть долг. Его надо исполнять. Тут все просто. Иначе меня нельзя было бы называть мужчиной, солдатом. И это не оправдание,

что всяческие контрацептивы типа каперанга или каплея позорят страну. Таким, увы, несть числа. Что ж мне, ткнуть в этого инквизитора, заорать как в детском саду «он первый начал» и встать с ним в один ряд? Не. Западло. Не смогу. Но жизнь и здоровье спасать надо. Если и дальше хочу послужить отечеству. Если хочу вернуться к Тамаре, жениться на ней, детей нарожать. Тут без здоровья точно никак не получится! Так что нужно искать выход. Срочно! Пока не подвесили на дыбе! Где, найти человека, которому можно довериться, все рассказать? Чтобы вытащил меня отсюда. Так что, вопрос стоит простой: кто этот человек? Кому можно выложить правду про меня?

Кому? Кому? Кому?

Спичек под рукой не было. А то был бы сейчас один в один со Штирлицем, запертым Мюллером в камере, после того как грозный шеф гестапо показал ему фото с отпечатками пальцев на чемодане с рацией Кэт. Штирлиц тогда спичками выкладывал… Кстати — ежа, которому все понятно! Ну, до Штирлица мне, как до Тамары, сейчас далеко. Но думать еще способен. Давай, головушка, не подведи. Ты же уже даже не в феске. Я тебя такой папахой накрыл! Шик, блеск, красота!

Головушка начала лихорадочно тасовать варианты.

Де Витт?

Я — в Адмиралтействе. Моряки на де Витта клали с прибором, он мне сам жаловался. Вот тоже! Гений, блин! Я самого Наполеона обмишурил! Я — то, я — сё! А тут, ох, извини, меня пошлют! Поэтому: «сама, сама, сама!»

Проскурин?

Проскурин в Одессе. И даже если бы был здесь? Как помог бы? Штурмом взял казематы? Он же не Зорро! Отличный мужик, хороший служака! Но не Зорро!

Греки?

До них еще нужно докричаться. С другой стороны, недаром же и я, и тот охранник на гауптвахте, вспомнил про табор. Нас тут много. Наши родственные и семейные связи во все времена были выше всего остального. Потому что семья для грека, как утверждал Ваня, — «наипервейшее дело!»

«Греки могут помочь! Кто же мне говорил о родне Сальти? Где же это было? Точно! Вспомнил! Когда будущего крестного во дворе у Вани обсуждали, кто-то сказал: у Егора Георгиева родственник — цельный контр-адмирал. Вот кто мне нужен! Лишь бы фамилии были одинаковые!»

— Охрана! — заколотил я в дверь. — Срочно сюда контр-адмирала Сальти!

По двери кто-то шарахнул. Скорее всего, ногой.

— Пасть захлопни!

— Шевели мозгами, служивый! Стал бы я начальство звать, не имея на то право! Здесь ли контр-адмирал? В здании?

— Где ж ему еще быть?

«Да, да, да! Кажется, в яблочко попал! Точно, научу матросов танцевать! Клюнуло! Теперь подсечь и на берег!»

— Может, тебе еще в Николаев нарочного послать? — глумились из-за двери. — Самого Лазарева вызовешь?

«Ты смотри-ка! Он еще и с юмором! Некогда мне с тобой пикироваться. В другой раз — со всем нашим удовольствием, поржал бы с тобой, служивый. Но не сейчас. Сейчас мне тебе пендаля нужно вложить, чтобы ты Петросяна из себя перестал корчить и булками зашевелил!»