Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Заспорили, затолкались, топор из рук в руки суют. Только теперь и подумали, не будет ли какого зла тому, кто колдуна потревожил.
— Так что ж, зароем обратно? — сердясь, спросил Невзор. — Вишь как ладно съездили: два дня туда, два дня сюда, да с пустыми руками воротимся. Экие молодцы! Этак, глядишь, и птицу-жар добудем…
Дарко сплюнул и говорит, а голос-то дрожит:
— Ну, сыщите мне камень, что ли, чтобы сподручнее рубить, а лучше бы дерево, чтобы топора не тупить.
Пчела тут отошёл поискать хоть какую ветку,
— Руки-то у него какие длинные, — сказал тут Добряк.
Пригляделись они — и верно, руки-то до колена!
— Да и пальцы-то мало не с пядь, — нахмурившись, сказал Невзор. — Вишь, темно, плохо видно. Должно, мерещится всякое.
Горазд свечу поднёс. Капнул с неё горячий воск, упал мертвецу на голову. Тот пальцы сжал, да как вздрогнет!
У Завида тут волос дыбом встал. Видит, и мужики ни живы ни мертвы.
— Почудилось? — непослушными губами едва вымолвил Дарко.
Захрустели шаги по подмёрзшей траве, Пчела вернулся. Ничего не видал, присвистывает.
— Веток собрал, — говорит. — Да что это с вами?
Тут как завозится колдун в яме! Ворочается, землю с себя отряхивает. Вот приподнялся на длинных тонких руках — рукава ему теперь коротки, — да обернулся, а глаза-то огнём горят, будто свечи. Губы потемнели, иссохли, не смыкаются, а зубы жёлтые да острые. Не зубы — клыки!
Сунул он пальцы в рот. С камнем его схоронили, теперь он тот камень убрать хочет.
— Ырка! — закричал тут Пчела и ровно морок со всех стряхнул. — Что глядите, чего ждёте?
Опомнились тут мужики и ну бежать! Через миг уже были на телеге и правили к дороге, ломясь сквозь чахлые кусты. Сами всё оглядываются, ни на ком лица нет.
Сколько-то отъехали и поняли, что колдун за ними не гонится. Тут дух перевели. Дарко буланку нахлёстывать перестал и вздохнул:
— Что ж мы наделали-то, этакую пакость в мир выпустили! Станет бродить, кровь людскую пить…
— Да он, может, зимой помёрзнет, — с робкой надеждой сказал Пчела. — Я бы его и зарубил, да топор у тебя был.
Тут они заругались, заспорили, злость на смену страху пришла. Этот будто бы топором должен был ударить, тот заступом, тот камнем, а тот клыками да когтями рвать, так и одолели бы ырку. Каждый виноват остался.
Едут, молчат, друг на друга и не глядят. Всё ж повернуть назад ни один не предложил.
— Что ж, доброе начало! — с немалою досадой сказал Невзор и сплюнул. — Вишь, ежели так у нас и дальше пойдёт, как бы не вышло, что проклятие то — наименьшая из бед.
— Трудно раскачаться, а там пошёл, — подбодрил его Горазд, хлопнул по плечу. — Как ни верти, да дело верши! Ништо, управимся, впредь уж не оплошаем.
— Да у нас и дел-то этаких уж сколь годов не было, — проворчал
Подхлестнул тут Дарко буланку. Зацокали копыта по подмёрзшей земле, унося телегу в морозную ночь, по дороге к ближайшей корчме.
Глава 19
Первое время после того, как съездили в Каменные Маковки, мужики всё ждали, что вот-вот люди заговорят о неладном, что ырка объявится. Однако тот будто в воду канул — никого не пугал, никто его не видал. Скоро мужики перестали тревожиться, а потом и вовсе о нём забыли.
Не до мёртвого колдуна, когда новая забота: сыплет уж первый снежок, а на нём волчьи следы хорошо видны. Уж как Завид хоронился, носа во двор почитай и не казал, только ввечеру да рано поутру выглядывал, но теперь уж и это не поможет. Кто-нибудь непременно заметит след, пойдут расспросы.
Собрались мужики, давай судить да рядить, как быть.
— Метлою следы заметать, — говорит Мокша. — Токмо пущай он далёко не бежит, а лучше бы и вовсе из коморы нос не казал.
Завид тут фыркнул. И так в последние дни света белого не видит, а посиди-ка в четырёх стенах до весны, в тесной коморе!
— В землянку мою свести, — неохотно предложил Добряк.
Помотал Завид головой.
Мало у него было доброго в жизни. Самые лучшие дни прошли в той землянке, он их в сердце хранил, как иные хранят золотые монеты в мошне, иногда вытряхивал да любовался. Зря он Первушу туда привёл. Всё осквернил, испортил, больше не будет ему там счастья, не будет и покоя.
— Ну, тогда в лес погнать, да и пусть там живёт до весны, — с досадою сказал Невзор. — Ежели ему, вишь, и то, и это не по нраву!
Завид тогда свои чурочки стал перекатывать, на буквы указывать.
— «Торг», — прочёл Дарко и почесал в затылке. — Продать тебя кому, что ли?
— Продадим, а там выкрадем или сбежит! — радостно сказал Пчела. — Тогда вдругорядь продадим.
Насилу Завид растолковал, что вовсе не того хотел. Подумали мужики, подумали — зимой всё одно почитай нет работы, — да и решили: пускай и вправду Дарко по корчмам, по торгам ездит, волка показывает. Всё меньше расспросов, чем если этакий зверь во дворе будет сидеть, к тому же и прибыток.
Спроворили клетку, ошейник с бубенцами, звонкую цепь. В последний день перед отъездом Умила пришла.
Сидят они в сарае на сене. Лучина горит, потрескивая, искры летят в ящик с землёй. Зябко, всё подворье нынче белым-бело, в обмёрзшем срубе лишь чуть теплее, чем снаружи. Волка чёрная шуба греет, а Умила в тулуп кутается, друг к другу жмутся.
— Уедешь, всякие люди встретятся, — говорит Умила. — Хорошо бы добрые, да могут и худые. На вот тебе…
Оберег-науз достала, мудрёный узелок из кожаного ремешка. К ошейнику подвязала.