Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Наползли облака, сеется из них мелкий дождь-ситничек. Рябины тянут к нему зелёные руки, шепчутся. Где-то, невидимая отсюда, тоскует белая горлица, всё будто зовёт:
— Кукушка, кукушка!
Да молчит кукушка, одни только мелкие пичуги откликаются, спрашивают:
— Чья, чья?.. А я?..
Волк лежит в клетке на соломе и только фыркает. Понимает, что нельзя им дома задерживаться, раз уж дурные слухи пошли, да всё ж обидно.
— Ну, чего опять голову повесил! — говорит ему Дарко. — Поедем-ка в Перемут. Как люд уходил из Перловки, многие, и верно, пошли туда. Не дают мне покоя твои гончары, ужо загадал
Долго ли, коротко ли, привела их дорога в Перемут.
Завид лишь единожды здесь бывал в последние годы, да и то — к мамке ехал, а после обратно. Не о том думал, чтобы глазеть по сторонам. Теперь нос просунул сквозь прутья и дивится: неужто и раньше здесь было так мало дворов? Бревенчатые дома потемнели и будто к земле пригнулись, тростниковые кровли побило дождём да ветром. А река-то, река совсем обмелела и заросла — уж не река, а так, речушка. Дальше по дороге, где высились шумливые вязы, ещё остался мост, и только он один и напоминал, что воду было не перейти вброд.
Перемут лежал в стороне от большака. Редко-редко здесь видали проезжих, оттого люд, оставив дела, сошёлся глядеть на волка. Когда ещё такое увидят?
Бросает волк ребятишкам кожаный мяч, после ловит, а сам некстати вспомнил, что в их же годы шёл сюда, в Перемут, к дядьке Малу, телка хотел увидать… А увидал бы такого волка, небось и ум потерял бы от радости. Вон как ребята визжат да смеются, много ли им для счастья надобно?
Задумался, да мяч и пропустил, тот его по лбу ударил. Волк тут набок — хлоп, да лапы кверху, ещё и язык вывалил. Дети пуще прежнего смеются, а одна девчоночка, меньшая, как заплачет горько! Волк тут же вскочил, отряхнулся и давай плясать да кружиться — жив, жив! Тогда она улыбнулась, слёзы утёрла.
— Ишь, — говорят люди, — понятливый зверь!
Жили тут небогато. На потешного волка глядели с охотой, да не знали, чем платить за погляд. Поднесли крынку молока да краюху хлеба, а чем зверя угостить, и не знают, мнутся. Мяса-то жалко, а рыбью требуху предложить будто и стыдно.
— Яблоки мочёные есть? — разрешил эти сомнения Дарко. — Страсть он их любит. А ежели нет, не беда: мне бы с кем из Перловки поговорить, вот мы и в расчёте, значит.
Яблоки нашлись. Сыскался и человек, прежде живший в Перловке, нестарый ещё, но весь будто высушенный и согнутый годами. Во дворе у него сидел пёс на цепи, оттого говорить пошли к реке. Сели, и Завид тут же растянулся, лениво жуёт последнее яблоко и слушает, как в тростнике что-то возится с шумом. Не водяной ли решил поглядеть, кто пришёл на берег?
— Я, значит, о гончарах спросить хотел, — начал Дарко. — Жили у вас двое, старик да сын. Мне бы им должок вернуть.
Мужик тут в лице переменился и сказал не своим голосом, будто ему горло сдавило:
— Должок? Это что ж ты им должен?
— Да так… Встренули их, кое-что взяли, значит, а теперь бы отдать, да их не сыскать. Не здесь ли живут?
В тростнике стало тихо.
Завид вскинул голову и с любопытством уставился на мужика. Тот застыл с широко раскрытыми глазами, после открыл и рот, да ничего не смог вымолвить. Попытался ещё, и опять не вышло.
— Да что ты? — спросил Дарко. — Будто без языка стал!
— Это ж как? — сипло прошептал мужик и прокашлялся. —
— В стольном граде. Да ведь я первый спросил, вот, значит, и поведай, что с ними не так-то!
— Что да что! Их на свете три десятка лет как нет, вот тебе и что.
— Как же это нет, ежели их видали, вот как я тебя вижу, значит!
— Да кто же знает, что вы видали, — угрюмо сказал мужик, отворачиваясь к реке. — Сгинули они, вот и весь сказ. Ступай подобру-поздорову!
— Это как же — сгинули? — не отступился Дарко, упирая руку в бок. — Нет уж, ты мне, значит, всё поведай, что знаешь. Я уж без ответа не уйду!
Мужик уставился на него из-под бровей, перевёл взгляд на волка. Боялся, может, что зверя на него натравят. Ещё оглянулся, будто надеялся кликнуть подмогу, да только до околицы было далеко. Не дозваться.
— Мы дружбу со Славомиром водили, — сказал он тогда неохотно.
— Это со стариком-то?
— С сыном, ещё как я молод был. Покуда эта беда не стряслась…
Скупо и тяжело роняя слова, будто отмеривая каждое, он поведал, как три десятка лет назад, когда в Перловке ещё жили люди, гончары шли от леса и впотьмах увидали на лугу бочку.
— Катится сама по себе, да что-то в ей этак позвякивает, будто серебро. Мне Славомир после сказывал, так они и обмерли, поняли, что кладовик им встренулся. Он к бочке, да отец его за руку схватил, не пустил, так бочка в лес и укатилась.
Мужик замолчал, задумался, кивая своим мыслям. Нескоро заговорил.
— Ссора меж ними вышла. Бедно жили, а тут удача сама в руки идёт — как можно упускать? Да старик всё твердил, мол, у нечистой силы ничего брать не надобно, этак добра не нажить. Однако же Славомиру с того дня не стало покоя. Всё в лес, бывало, уйдёт, работу забросил. У них в анбаре и мыши перевелись, сами с корочки на корочку перебиваются, а Славомир одно твердит: сыщу да сыщу клад!
Слушает волк, навостривши уши, как молодой гончар набрёл в лесу на дивное место. Видит — камни лежат, над теми камнями вспыхивают огни и слышится плач, будто под землёю дитя малое сидит. Да как Славомир ни копал, как ни отворачивал те камни, до клада не добрался. Но уж так верил в свою удачу, что на Купала, в глухую ночь-полночь отправился в лес, в мёртвой чащобе сыскал огненный цвет папоротника, и камни сами собою перед ним сдвинулись, земля раскрылась — добыл Славомир полный золота ларец!
— Мы о том прознали не сразу, — вздохнул мужик. — Тогда уж поздно было.
Будто бы когда Славомир поднял тот ларец, чей-то незримый голос ему велел раздать мелкие монеты нищим, а прочее истратить за год. Дал гончар клятву, что всё исполнит, да едва принёс ларец домой, взяли его жадность и страх. Кому же золото сбудешь? Скажут, украл. С медной-то монеты в самый раз начать, и зачем только обещал её нищим?
Время идёт, а Славомир клада не трогает. Проберётся в амбар, где ларец схоронил, отопрёт его и глядит, монеты перебирает. А на Перловку-то беды посыпались: поле сжать не успели, град побил, зерно в землю вколотил. Листья в один день почернели. Яблоки ввечеру ещё румянились, а поутру гнилые да высохшие на ветвях висели. Рыба в сети и верши не идёт, будто и нет её в озере, в лесу грибов да ягод не стало. Скот будто кто в чащобу гонит, после и костей не сыщешь. Там и люди начали хворать.