Птичка польку танцевала
Шрифт:
– Чего подшибуешь?
– Позвольте только на едну ноц, – взмолилась Анна.
Хуторянин, догадавшись, что перед ним не полька, перешел на русский.
– Какая оплата?
Пекарская протянула ему сигареты, но он недовольно покачал головой.
– Мало!
Свет лампы делал его глаза еще более запавшими и недобрыми. Поляк впустил их только после того, как Полотов отдал ему вторую пачку из своего рюкзака.
В доме молчаливая хозяйка стала собирать на стол, а хуторянин вдруг объявил, что и двух пачек мало. Полотов положил
– И зачем вы в Советский Союз возвращаетесь? Опять в свою нищету? – мрачно спросил хозяин, глядя, как русские осторожно, чтобы не расплескать, едят борщ из одной плошки. – Не смогли уйти к американцам или англичанам?
– Зачем это нам? – не сдержался Полотов.
– Они богатые. А где больше платят, там и хорошо.
Поляк говорил с едва заметным акцентом. Пекарская и Полотов молча переглянулись, доели скупое угощение и пошли ложиться на солому.
Хуторянин все ворчал им в спины:
– Вот кричат – победа, освобождение. А на самом деле вы, советские, не лучше немцев. Такие же захватчики!
С утра опять понесся колокольный звон. После него Анне было уже не до сна. Она лежала, думая обо всем на свете, улыбаясь. И о колоколах почему-то думала. Вправду, зачем народ беспокоят? Ведь не ради того, чтобы время сообщить? Или они так людям о них самих в этом времени напоминают… Настоящее – не до конца понятное. Будущее – наверняка прекрасное. Оно просто не может быть другим.
Хозяин провожал Пекарскую и Полотова, стоя на пороге. Воинственное настроение не оставило его.
– Польска целый месяц одна против Германии сражалась. Мы свою свободу никому не отдадим!
Но теперь, при свете взошедшего солнца, можно было рассмотреть страх на мрачном лице хуторянина.
– Торгаш и мещанин, – подытожил Полотов, когда они отошли подальше. – Надо было ему ответить – да мы с удовольствием покидаем вашу пустую Европу!
– Ох, Ниша, а я уже не помню, как Россия выглядит, чем живет.
– Вава, дома даже воздух другой! Когда вернусь, всех москвичей расцелую. Вот скажи, ты по чему больше всего скучаешь?
– Ты удивишься… Скучаю по всему, по чему скучать не положено. Даже по московскому холоду и слякоти.
Анна часто вспоминала деревянный домик в глубине своего переулка. Там был заросший травой двор, где сохли на веревке простыни. Мальчишки бегали среди них, мать их ругала: «Белье запачкаете, охальники!» А у самой было доброе лицо.
– Да… Шутки человеческой памяти… – сказал Полотов. – А я все время представляю, вот иду по бульвару – тополя шелестят, лошадка тащит фургон с хлебом, шахматисты о чем-то спорят на лавочке, «Аннушка» рядом дребезжит. Обычный день, и такое счастье, понимаешь?
– Понимаю. Особенно про Аннушку, которая рядом с тобой дребезжит. Ты можешь прямо сейчас наслаждаться, Ниша.
– Совершенно не это имел в виду.
– Нет, ты именно это имел в виду! – развеселившись, настаивала Анна.
Она шутливо толкнула его, но он вовремя увернулся, и Пекарская, потеряв равновесие, чуть не полетела в кусты вместе со своим чемоданом.
Оба хохотали и дурачились, как школьники. Они в самом деле пока что были молоды, хотя за эти четыре года повзрослели на тысячу лет. Впереди их ждало счастье. Ведь они саму смерть обвели вокруг пальца.
– Еще по клубу нашему я соскучилась, по театру, по всем ребятам… Даже по протертому дивану в фойе и по нашей свирепой уборщице.
– Да, уборщица у нас фактурная…
Полотов моментально вошел в образ.
– Куды по помытому! По стеночке ходь! У, артизды… Загримуются и ходют, как говны!
Но с возвращением на родину пришлось повременить. Причиной стали проникновенное пение артистов и чудные звуки, которые Пекарская извлекла из одного трофейного пианино. Пианино стояло под небом на стихийной концертной площадке в расположении Красной армии.
Бойцы растроганно аплодировали, а после концерта к Пекарской и Полотову подошел генерал. За ним следовал адъютант, он бережно нес небольшой дамский аккордеон, трофейный Buttstadt с желтыми перламутровыми клавишами.
Генерал, крепко стиснув, пожал актерам руки.
– Анна Георгиевна, Даниил Моисеевич, благодарю от всего сердца. Это подарок. – Он показал на аккордеон. – И пианино тоже вам передадим.
Анна рассмеялась.
– Но как же мы пианино с собой потащим?
– А мы доставим, куда скажете, – пробасил генерал.
– Тогда сразу в Москву, – легкомысленно попросила Анна. – Ведь мы туда направляемся.
– Вы уж не спешите так сильно, пожалуйста. Побудьте с нами немного. Нам ваше искусство сейчас очень нужно. Мы условия создадим. Официальную благодарность напишем.
Он приказал адъютанту:
– Миша, организуй все!
Адъютант с шиком, резко сбросив вниз руку, отдал ему честь.
– Что вам нужно? Не стесняйтесь, просите… Хотите, фотоаппарат типа «Лейки» или, может, радиоприемник-«лилипут» в пять ламп?
Широко улыбнувшись, генерал положил свою тяжелую руку на плечо Полотову. Выскользнуть из-под этого ласкового медвежьего объятия не было никакой возможности.
В конце весны ночи стали теплыми, и все спали с раскрытыми окнами. Хотя какое там спали… По ночам в саду пел соловей. Дойдя до главных коленец, маленький певун щелкал и ненадолго замирал, чтобы заново начать свои неторопливые трели. Птичка была беззащитна, как беззащитны все певуны на свете. Но никому бы не пришло в голову наказать соловья за то, что он радует всех без разбора. Поющая кроха каким-то образом знала это. Она пела для военных и гражданских, для русских, немцев, румын, итальянцев, поляков, для вчерашних врагов и завтрашних друзей.