Публичное одиночество
Шрифт:
Зачем? Чтобы не путали с братом?
Я никогда не боялся, что меня с кем-нибудь перепутают… (XV, 46a)
КОНЧАЛОВСКИЙ ПЕТР ПЕТРОВИЧ
(2010)
Интервьюер: В вашем роду было много великих художников. Сурикова Вы, конечно, не могли видеть, а вот Петра Кончаловского застали, будучи уже довольно зрелым человеком, подростком. Что помните о нем?
У меня не было ощущения, что это великий художник. Поэтому мои воспоминания о Петре Петровиче совсем простые.
Эта
Остались запахи, ощущения этого дома. По сути, это прообраз всех усадеб, которые появлялись в моих картинах. Это декорация на все времена. Хлебосолье, знаменитая «кончаловка», испанский хамон, нарезаемый навахой. Все детские воспоминания чувственные, бытовые.
Помню, как писал мой портрет. Меня ели комары, мухи, но я позировал с детской стойкостью.
Где же эта картина – в запасниках Третьяковки или Русского музея?
Она где-то есть. Может быть, у меня дома, не помню. (II, 67)
«КОНЧАЛОВКА»
(2009)
Вопрос: Чтобы получить правильную «кончаловку», какой должен быть процент смородины к водке?
Не скажу. Это семейный секрет. Приходите – угощу! (XV, 41)
КОППОЛА
(1988)
Копполу я люблю, уважаю безо всяких разговоров…
Но это американское кино. Это отдельно стоящая, создаваемая монтажом вещь! Экшн! Экшн! Экшн! – Действие! Действие! Действие! Все держится на нем и на напряжении. Никакого полета, атмосферы. Той атмосферы, которая есть всегда в фильмах Тарковского, всегда создается им и которая являет часть его фильмов… В американском кино этого и близко нет. Там за этим некогда наблюдать. Нет времени!
Экшн! Экшн! Экшн! – Действие! Действие! Действие!
Крупный план. Морда. Удар. Человек падает. Выстрел. Кто-то летит. Прыжок… Раз-два, смонтировали. Попали, не попали – неважно.
Экшн! Экшн! Какая там атмосфера, кто о ней думает… (II, 16)
«КОРНИ»
(1989)
Интервьюер: Поясните подробнее, какой смысл Вы вкладываете в понятие «корни»?
Вопрос довольно обширный. И на него так просто не ответишь.
Дело в том, что мы лишь совсем недавно стали интересоваться подобными вещами. Были такие времена, когда лучше было если не вовсе забыть о своей родословной, то, во всяком случае, помалкивать о ней. И отец мой особо не распространялся на эту тему. Надо признаться, что такая предосторожность в какой-то степени уберегла нашу семью, как и то, что мой дед – грешно говорить, но по сути верно – вовремя умер, иначе не избежать бы всем репрессий. Но родной брат отца, побывавший в плену у немцев и неоднократно бежавший, все же был осужден и сослан после войны в лагерь. Хотя по сравнению со многими тысячами невинных ему повезло – из лагеря вернулся.
Так вот сейчас мы пожинаем результаты глубокого пренебрежения к своей истории и вообще к человеку, его свободе, мнению, праву жить гражданином Земли, а не членом ЖЭКа или
Во мне никогда не исчезало чувство происхождения, даже тогда, когда я его не знал. Я ощущал его как шум соков в дереве, будто токи какие-то.
Гордость за свое происхождение и предков не нужно путать с чванством и гордыней. К чванству людей и вовсе без происхождения мы привыкли. Таким не важно знать, кто их предки, им важнее знать, кто их начальник.
«Корни» всегда существовали в нашей семье, и конечно, благодаря матери и отцу. Причем у мамы положение было более простое, она всегда была за отцом, защищена его именем, его талантом, на мой взгляд, большим талантом детского поэта. Ей было легче оставаться самой собой. Она и нас воспитывала в этом русле, хотя мы уже понимали, что не обо всем можно говорить вслух, дабы не потерять независимость…
Если говорить о том, кто мы, то наш род восходит далеко.
Мои предки по отцу – выходцы из Литвы. Я держал в руках грамоту, где первый Романов – Михаил Федорович – дарует земли своему родственнику и постельничему Михалкову.
В нашем роду было много воевод. Вероятно, по наследству и мне достался «зеленый» военный мозг. Когда ситуация накаляется – будто некое шампанское начинает пениться в моей крови. И это вызывает во мне веселое, лихое ощущение боя.
Однако сам я никогда не лезу в драку, не принимаю участия ни в каких круглых столах, иных словесных баталиях. Поэтому многие, задевая меня, надеются на то, что застанут врасплох. Здесь есть некоторое недопонимание характера. То есть я плохо себя чувствую, кажется, начинаю внутренне жиреть, когда долго не испытываю остроты момента. Точно такое же состояние возникает у меня, если долго не занимаюсь спортом, не бегаю, не играю в теннис, не имею возможности, что называется, попотеть, испытать физическую мышечную усталость.
Если меня, как говорится, «брать», то нужно это делать покоем и похвалой – тогда меня можно совершенно усыпить. Но, к счастью, гораздо чаще возникают иные ситуации. Скорее всего, воеводские гены и сделали меня режиссером. Ведь это тоже ведение людей за собой, ответственность за них, принятие решений.
Наверное, в иной жизни, если исключить такие области, как искусство и спорт, я был бы военным. Или адвокатом. Ибо это тоже единоборство твое с большой прокурорской, судейской силой.
По маминой линии были в основном разночинцы. Был знаменитый врач, был историк. Мамин отец – Петр Петрович Кончаловский – художник. А мамин дед – гениальный русский живописец Василий Иванович Суриков.
Так что в нас, продолжателях этого рода, крупно намешено… (II, 19)
(2006)
Мама, семья, дед… это корневая система.
Вообще корневая система, которая удерживает и ветви, шумящие над тобой, которыми ты можешь оборачиваться в любую сторону света. Это, наверное, и есть иммунитет.
Это очень важно. Ты знаешь, что ты можешь гнуться и туда и сюда, и шелестеть, и даже отлетать на осень желтым листом. Но у тебя все нормально с основополагающими системами координат. Ты можешь там, наверху, позволить себе все, что угодно, а внизу, в корнях, оно должно быть так.