Публичное одиночество

Михалков Никита Сергеевич

И я прихожу к выводу, что я готов помогать тем, для кого важны понятия «традиция» и «консерватизм», причем не в дурном смысле оттягивания страны куда-то назад, с точки зрения фиксации, консервации ценностей, а с точки зрения возможности думать о том, что будет завтра, используя опыт тех, кто жил вчера…

Почему я должен верить на слово тем, кто говорит: «Забудьте все это, вот эта дорога не для России»? Нет, я не хочу в это верить, я просто не могу в это поверить! Потому что те люди построили страну, те люди построили культуру, те люди построили историю. (VI, 3)

Просвещенный

консерватизм

(1992)

Культура едина по своей сути, она не знает границ, ей тесно в искусственно навязанном закрытом политическом пространстве. Ей безразлично, как называется ведомство или политическое образование, к которому ее пытаются отнести. Чем меньше перемен, тем лучше для культуры.

Нашим девизом станет – не революционная ломка, а просвещенный консерватизм.

Долгие десятилетия так называемые объекты союзного подчинения существовали в некоем социокультурном сообществе, между ними образовались тесные узы, взаимосвязи, кстати, гораздо более прочные, нежели политические, им принадлежало определенное место в едином культурном космосе. Всякие неосторожные их подвижки неминуемо приведут к сдвигу, обвалу во всем социокультурном космосе.

В пору смуты, неопределенности, когда все активнее действуют центробежные силы в политике и экономике, быть может, на долю культуры выпадает почетная миссия удержать, скрепить расползающиеся интеллектуальное, информационное, гуманитарное пространства, которые все вместе составляют единую среду обитания человека… (I, 42)

(1994)

Я думаю, что основа России и будущее России – в просвещенном консерватизме.

Но к нему надо прийти осознанно. Это учет всех традиций и тенденций русского общества, сложившихся в течение веков. Это движение консолидации через поддержку всех тех корневых систем, которые существовали в России до 1917 года. Я имею в виду не крайне правые тенденции – то, что считается «патриотизмом» и что дискредитирует патриотизм, и не то как бы демократическое движение, которое практически не являет собой демократии, а больше похоже на большевизм, только с другим окрасом. (I, 58)

(2007)

Резкие повороты для России губительны. Дело в том, что для страны таких масштабов, как Россия, это неестественный путь.

Я считаю, что в определенном смысле принадлежу к просвещенным консерваторам.

Просвещенный консерватизм – это, собственно, тот устой, та база, на которой должна стоять Россия. И когда меня спрашивают, что такое монархический строй (я про базу говорю сейчас, не про монархию), я отвечаю: это вооруженная эволюция. Не революция вооруженная, а эволюция.

Вооруженная! Эволюция должна быть защищена. (XI, 3)

(2008)

Просвещенный консерватизм во всем – это единственное здоровое движение для России, по моему мнению. (XV, 38)

(2010)

Интервьюер: Что такое «просвещенный консерватизм»? Что это?

Дерево.

То есть?

Это корни, которые глубоко сидят и распространяются, так сказать, в округе. Это ствол, который держит эти корни. И это листья, которые улетают,

прилетают, ветер их гнет туда и сюда – и это есть просвещенный консерватизм. Когда у меня есть иммунитет национальный против того, чтобы так или иначе потерять эту корневую систему. (V, 24)

(2012)

Сейчас мы наблюдаем «колебание умов, ни в чем не твердых», если использовать выражение Грибоедова. Источником всех нынешних событий является отсутствие просвещенно-консервативного взгляда на действительность, основанного на Столыпине, Ильине, Леонтьеве, Розанове и еще на огромном количестве других русских философов, которые пытались цементировать гражданское общество.

Удивительно, как повторяется сценарий, если сравнить сегодняшнюю ситуацию с тем, что происходило в России сто лет назад. Возьмем западную прессу, которая сейчас оценивает Путина. Она испытывает ужас от мысли о том, что он возвращается в Кремль. И это заставляет меня задуматься: а не нужно ли нам уже сейчас наверняка знать, что он действительно, гарантированно вернется на пост президента? Если уж его так яростно не хотят на Западе.

Мы готовим сейчас документальную двухсерийную картину о Петре Столыпине. Подняли прессу, пишущую о его убийстве, как русскую либеральную, так и западную. Это невероятно похоже на то, что мы слышим сегодня. Либеральная русская интеллигенция посылала в 1905 году поздравления японскому микадо в связи с разгромом русского флота. А французская, американская и итальянская пресса с восторгом и этаким фарисейским сочувствием к тому, что все-таки нехорошо убивать человека, благодарит Богрова за то, что он избавил мир от этого чудовища Столыпина.

Например, вот что писала римская газета «Аванти»: «О Столыпине история будет говорить с отвращением, его убийца будет окружен ореолом мученика, который взошел на Голгофу для спасения людей». Газета «Рабочий лидер», Великобритания: «В России одним чудовищем стало меньше. Нравственная атмосфера мира стала чище». Американская «Правда»: «Мы надеемся, что пуля, угодившая в Столыпина, верно попала в цель».

Вы только вдумайтесь, с какой страстной ненавистью «цивилизованный» мир относился к реформам Столыпина, которые могли бы во всех смыслах, и особенно в экономическом плане, поднять Россию на недосягаемую высоту. (XV, 66)

КОНЧАЛОВСКИЕ

(2010)

Кончаловские – это усадьба, которая планировкой, ощущениями и запахами навсегда вошла в мою жизнь. Где бы ни упоминалась усадебная жизнь – у Чехова, Бунина, Толстого, Лескова, Гончарова, Тургенева – я сразу представляю себе планировку дома, в котором жил дед, мастерскую, где он работал, конюшню, сад…

Кончаловские – это кринка с горячей водой и брошенным на дно куском хозяйственного мыла, по которму мы с двоюродным братом водили кисточками – мыли их, а потом протирали скипидаром.

Кончаловские – это хамон, испанский окорок, который готовили сами. Навахи – испанские ножи, очень острые, они делались из лезвия косы. Кожаные болотные сапоги, засыпанные овсом, чтобы просыхали…

Производное от этого мира – мама. Ее всеобъемлющая любовь к отцу – нашему деду. И немножко отстраненные отношения с бабушкой, Ольгой Васильевной – женщиной крутейшего суриковского нрава. Мама собрала в своем характере либерального мягкого деда и довольно жесткую, суриковской породы бабку.

Я бесконечно люблю все, что входит в понятие «Кончаловские», но поменять фамилию не смог бы. Более того, мне бы такое просто в голову не пришло.