Пылающий мир
Шрифт:
Но я не думаю о войне Господа. Я думаю о своей войне. Я хочу наказать свою слабую плоть. Я хочу стать сильным, чтобы причинять боль тем, кто этого заслуживает. Эти простые упражнения не сделают меня воином, но это могут сделать мужчины во дворе. Военных преступников, руководителей ополчений и наёмных убийц так забавляет дерзость худого деревенского парнишки, что они очень рады учить меня приёмам. На моём теле остались следы их щедрости. У меня красное лицо и красные пальцы, а мышцы начали гореть ещё до того, как я начал. Но я ещё не закончил.
— Они
Я понимаю, что мне хватит, когда оказываюсь на грязном полу вниз лицом. Непослушные мышцы не подчиняются приказам, разум пуст и окружён облаками сверкающей черноты. Я использую последнюю оставшуюся калорию, чтобы перевернуться на спину, чтобы можно было смотреть на цветные пятна, кружащиеся перед глазами.
— Эти решётки не выдержат огня, — вдохновляется Пол, наблюдая за моими страданиями. — Когда мы выберемся отсюда, то соберём остальных и закончим работу.
Щёлкает замок. Открывается дверь. Надо мной возникает испуганное лицо, потом дверь захлопывается. Мои глаза прикованы к необычному пятну на потолке. Кровь. Похоже на брызги. Возможно, в ярёмную вену воткнули карандаш.
— Добро пожаловать, братюнь, — кричит Пол новому заключённому.
Мужчина смотрит на меня несколько секунд, его лысая и рельефная голова плавает среди звёзд, как жестокий бог.
— Какого хрена? — говорит он, пиная меня под рёбра. — Свали с чёртова пола. Теперь это моя камера.
Я встаю. Сажусь на койку и смотрю на мужчину. Большой. Мускулистый.
Забитый татуировками. Змеи, черепа и восемь мячей — клише человека, который думает, что темнота — это преступление и насилие, а не пустота, которая скрывается за ними.
— Чёрт, — говорит он, глядя то на меня, то на Пола. — Да вы, мать вашу, ещё дети. Сколько вам, восемнадцать?
— Семнадцать, — отвечаю я.
— Национальная гвардия больше не занимается молокососами. Как такие сопляки, как вы, попали сюда?
— Мы сожгли Хелену.
Он смотрит на меня в замешательстве.
— И Бойс, и Денвер. Они поймали нас посреди Солт Лейк Сити. Мужчина смотрит на Пола. Пол улыбается.
— Мы закончим с ним потом, — говорит Пол.
Я ложусь на койку, скрестив на груди безжизненные руки и переключая внимание на кровь на потолке. Темно-красную, как угасающий закат.
* * *
Подвальная дверь не заперта и наполовину открыта. Через проём тянет холодным подземельем. Моё прошлое больше не ждёт, когда я усну. Оно воспроизводится перед моими открытыми глазами, проецируется в реальную жизнь такой отвратительной ясностью, что мне трудно поверить, что друзья этого не видят. Но если бы они видели, то я был бы в курсе. Уверен, если они узнают, что
— Насколько здесь глубоко? — спрашивает у Эйбрама Джули и морщится, когда вода переливается через верх ботинок и проникает внутрь.
— Не знаю, — отвечает он. — Много лет не спускался сюда.
Он протягивает руку и ловит крупные капли, падающие с потолка.
— Но над нами миллионы литров воды из Аллегейни [9] , так что… насколько хорошо ты плаваешь?
Стены тоннеля покрыты грибковой слизью, а железнодорожные пути скрыты тридцатью сантиметрами мутной воды, поэтому сложно поверить, что когда-то это место было сверкающей городской артерией, качающей жизненную силу города из головы в ноги и обратно. В нынешнем состоянии она больше похожа на канализацию.
9
Аллегейни — приток реки Огайо.
— Я не так беспокоюсь о воде, — продолжает он, — как о высоковольтном рельсе, проходящим под ней. Надеюсь, сегодня не тот день, когда они решат его включить.
— Папа, — стонет Спраут.
— Кто-то был так одержим защитой своей дочери, — говорит Джули. — Кажется, ты забыл, что она частенько бывает рядом.
Эйбрам выглядит виноватым, но ничего не говорит.
— Или тебе так нравится быть козлом, что это того стоит?
— Она в порядке.
— Папочка, я боюсь, — говорит Спраут.
— Всё нормально, солнышко, — говорит Джули, поворачиваясь и наклоняясь до уровня глаз Спраут. — Он просто шутит и пытается нас напугать. Он бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно.
Спраут щурится.
— Не разговаривай со мной, — говорит она. — Ты мне больше не нравишься.
Джули вздрагивает. Внезапно она становится похожа на девочку, стоящую напротив неё.
— Спраут, — говорит она. — Мне очень жаль, что я поранила твоего папу. Я не хотела, но моя мама больна, и я… Мне было нужно, чтобы он ей помог.
Взгляд Спраут не меняется.
— Ты снова хочешь его поранить?
— Нет! Конечно же, нет.
— Тогда почему ты всё ещё тычешь в него этим пистолетом? Джули колеблется.
— Потому что мне нужно… Я не знаю, вдруг он захочет…
— Не разговаривай со мной, — говорит Спраут и шлёпает вперёд, чтобы присоединиться к отцу.
Джули смотрит на воду вокруг её лодыжек. Она выпрямляется и видит, что я за ней наблюдаю. Моё сердце сжимается от её страдающего взгляда, но она быстро отворачивается. Кажется, прошло много дней с тех пор, как мы смотрели друг другу в глаза. Мы избегаем этого, словно боимся получить травму. Когда мы научились друг друга бояться? Бояться представлять, о чём думает другой, избегать жестокостей, которые мы написали и поместили в рты друг друга?