Расплата
Шрифт:
Мушни шел по тропинке, петляющей по длинному пологому склону, и думал о Тапло. Глядел на цветы, пестрой вышивкой стелющиеся по лугу, и видел улыбающееся лицо Тапло. Вслушивался в оживленный щебет птиц и вспоминал ласковые слова, которые говорила ему Тапло, ее нежный шепот. Погруженный в воспоминания, он тихонько, про себя улыбался, и всем был доволен, и совсем не думал о том, куда приведет его эта прихотливо петляющая тропка. Как прекрасно было вокруг, все казалось таким одухотворенным и трепетным, словно женское дыхание витало над окрестностями, словно сама женственность вдохнула в природу свою душу.
И Мушни, идущий в горы, был совсем
Сейчас в голове у Мушни вертелась только одна мысль.
«Надо что-то придумать… Увезти Тапло…» Он не мог себе представить того нового счастья, которое было ему суждено, но после того, что случилось вчера, он чувствовал себя обновленным, исполненным надежд. Теперь самым главным в его жизни была Тапло, а все остальное, к ней не относящееся, не трогало и проходило мимо сознания. Вот в таком настроении следовал Мушни за Готой.
Они шли долго. Судя по тому, как палило солнце, наступил полдень. Взгляду путников открылось просторное пастбище. Породистые лошади щипали траву и настороженно поглядывали на пришельцев. Пастухи поднялись навстречу Готе, окинув Мушни недоверчивыми взглядами.
— Это наш, — коротко объяснил Гота.
Разговор шел о Квирии. Пастухи, которые пустились в погоню, вернулись ни с чем. Неудовлетворенная жажда мщения освещала их лица грозным светом. И готовность их к действию заражала Мушни энергией и желанием немедленно что-то предпринять. Мушни сам этому удивлялся, потому что и вправду считал, что самая жестокая расправа ничем не поможет Квирии. Она была заведомо бесплодной — эта наивная попытка самим восстановить справедливость. И все-таки он был готов выполнить все, что ему велят, потому что скопившаяся в нем сила требовала выхода. И потом, он полюбил Квирию, искренне скорбел о нем. Впрочем, этот внезапный подъем сил, тихая радость и готовность к действию были вызваны не только горем, и, когда он думал об этом, мысли его невольно возвращались к Тапло: «Вот покончу с этим делом и заберу Тапло… Надо будет что-то придумать, устроить».
Вооруженные чабаны держали совет: как быть дальше, кому куда ехать, какой перевал перекрыть. Приняв решение, они собрались в путь.
— Этот парень пойдет со мной, — сказал Гота. Никто не спросил, кто такой Мушни, каждый словно знал всю его подноготную. Пока чабаны снаряжали коней, седлали их и взнуздывали, Мушни с удовольствием думал о предстоящем пути. Его не пугали неизбежные трудности, и риск, и опасность. Весь во власти приподнятого настроения, он сидел, наблюдая, как привычно и ловко обращаются с конями тушины. Самый молодой из пастухов, до сих пор стоявший дальше всех, в конце пастбища, подбежал к остальным и сообщил, что снизу едут какие-то люди. Вскоре на тропинке показались два всадника, Мушни издали узнал милиционеров. «Вот привязались», — мрачно подумал он, глядя на их быстрых черных коней. Мушни сидел на земле и скручивал козью ножку из газетной бумаги и табака, которым его угостили. Поверх пиджака он накинул кожанку Тапло, хотя становилось все жарче. Пуговицы на рубашке были расстегнуты, и выглядывала крепкая
«Надо что-то придумать», — опять решил он.
Милиционеры соскочили с коней и поздоровались с пастухами. После обычных вопросов низенький усатый спросил:
— Что это вы до зубов вооружились? Уж не крепость ли брать собираетесь?
— А почему бы и нет? — с вызовом ответил Гота. Толстый милиционер посмотрел на Готу, но взгляда его не выдержал.
— Я знаю, что вы задумали, но предупреждаю вас — доставить их живыми, иначе отвечать придется.
Пастухи молчали. Молчал и Гота.
— Я свое сказал, а там — ваше дело. — Толстый милиционер изнывал от жары, лицо его раскраснелось, и он поминутно вытирал потную шею грязным платком.
Мушни поднялся и отошел в сторону, к оврагу. Куда ни посмотришь — всюду горы, громоздкие, морщинистые. За этими хребтами еще хребты, одни повыше, другие пониже. И где-то за ними голубая, переливчатая, как море, долина. Там, внизу, другая жизнь, не такая замкнутая, как здесь. Но как отсюда выберешься? Конечно, надо и самому постараться, но со вчерашнего дня Мушни крепко уверовал в удачу, — должно же и повезти хоть чуточку! — надеялся на случай, который вызволит его. Он не знал, как поступит и что предпримет, потому что не знание сейчас было главным, а надежда, вера в ту неведомую звезду, под которой родился.
Долго стоял он, любуясь расстилавшимся перед ним простором, и непостижимая бесконечность пространства снова нагнала на него грусть. «Как недолговечен человек по сравнению с этими горами, как мал и слаб! Только любовь может заставить забыть об этом!» — думал Мушни.
Когда он вернулся к пастухам, милиционеров уже не было.
— Сядешь на белого. — Гота любовно шлепнул крутобокого коня.
— Где они? — спросил Мушни, лаская лошадиную холку.
— Уехали.
— Знали бы они, кто я! — Мушни невесело засмеялся.
— А в чем дело?
— Они ведь меня ищут.
— Тебя? — удивился Гота.
— Да.
— За что?
— За то, что я одного человека ранил.
— Ты? — не поверил Гота.
— Я… В начальника своего стрелял. Подлый человек, с деньгами мошенничал. Был у нас в геологической партии один рабочий, пожилой. Так вот он взбунтовался. Я его поддержал. Начальник руку на меня поднял. Старик заступился, тот на него замахнулся. Тогда я не сдержался, полез в драку. Этот подлец погнался за мной с ружьем. Я выхватил револьвер и ему в ногу…
— Ого!
— Теперь милиция меня разыскивает. Специально сюда притащились, и там в долине поджидают, на аэродроме. Я вчера должен был смыться отсюда, да вот Квирия…
— Если он мужчина, чего в милицию доносил? — возмутился Гота. — Подумаешь, ранил, не убил ведь! Пусть сам с тобой счеты сводит.
Мушни улыбнулся.
— А если б я его убил, как бы он жаловался?
— А если виноват?
— Виноват-то виноват, но о чем ты говоришь, Гота? У кого сила, тот и прав.
— Вовсе не так, — рассердился Гота. — Чего тебе бежать! Я бы на твоем месте сам бы явился куда следует.