Рассказы о любви
Шрифт:
Пришлось нанимать лошадей до Цюриха, а пока дело улаживалось, оставалось время для доброго обеда.
При этом бывалый путешественник не упустил возможности хотя бы бегло ознакомиться с укладом жизни и обычаями чужой для него страны. Ему пришлось по душе, что трактирщик патриархально восседал во главе стола, а его сын, хотя и был в чине капитана, не стыдился стоять за его спиной и следить за сменой блюд. Вечно спешащему страннику, который очень полагался на первое впечатление, показалось, что он попал в хорошую страну, где неиспорченные люди удовлетворены скромной, но уютной жизнью. К тому же он чувствовал себя защищенным от гнева штутгартского тирана и жадно
Нанятый экипаж подъехал вовремя, Казанова и его слуга сели в него и продолжили путь, навстречу клонящемуся к закату солнцу, в Цюрих.
Ледюк видел, что его господин, откинувшись на подушки, пребывает в послеобеденной задумчивости, подождал некоторое время, не захочет ли тот завести разговор, и заснул. Казанова не обращал на него внимания.
Отчасти после прощания с юными красотками Фюрстенберга, отчасти из-за хорошего обеда, отчасти из-за новых впечатлений в Шаффхаузене Казанова впал в полнейшее умиление и, отдыхая от беспокойства последних недель, ощущал с легким изнеможением, что уже далеко не так юн. У него, правда, еще не возникало чувства, будто звезда его блестящей кочевой жизни начинает закатываться. И все же он предался размышлениям, какие начинают одолевать скитальцев раньше прочих людей, размышлениям о неудержимом приближении старости и смерти. Он полностью доверил жизнь непостоянной богине удачи, и она баловала его, уделяла ему больше внимания, чем тысяче его соперников. Однако ему было доподлинно известно, что Фортуна любит лишь молодых, а молодость ускользает безвозвратно, и он уже не был уверен в ее благосклонности и не знал, не оставила ли она его.
Разумеется, ему было всего тридцать пять. Но он успел прожить не одну жизнь. Добился любви сотен женщин, побывал в темницах, дневал и ночевал в карете, вкусил страхов беглеца и гонимого, а кроме того, лихорадочно, с горящими глазами проводил изматывающие ночи за игровыми столами многочисленных городов, выигрывал состояния, проигрывал и отыгрывал вновь. Он видел, как его друзья и враги, подобно ему блуждавшие бесприютными странниками по земле в погоне за счастьем, попадали в беду и оказывались во власти болезней, томились в темнице и переживали позор. Пожалуй, не менее чем в пятидесяти городах трех стран у него были друзья и благоволящие к нему женщины, но захотят ли они его вспомнить, если он явится к ним когда-нибудь больным, старым и нищим?
— Ты спишь, Ледюк?
Слуга воспрянул:
— Что изволите?
— Через час мы будем в Цюрихе.
— Должно быть.
— Ты знаешь Цюрих?
— Не лучше своего отца, а я его никогда не видел. Город как город; правда, я слышал, будто там много блондинок.
— Блондинки мне надоели.
— Ах вот как. Должно быть, после Фюрстенберга? Надеюсь, эти две крошки вас не обидели?
— Они меня причесывали, Ледюк.
— Причесывали?
— Причесывали. И учили немецкому, вот и все.
— И только-то?
— Довольно шуток. Послушай, я старею.
— Как? Прямо сейчас?
— Брось глупости. Да и твое время уже подходит, разве не так?
— Для старости — нет. Чтобы остепениться — пожалуй, но только если это придаст мне чести.
— Ты свинья, Ледюк.
— Позвольте с вами не согласиться. Родственников не едят, а я больше всего на свете обожаю свежую ветчину. В Фюрстенберге она была, между прочим, солоновата.
Не на такую беседу рассчитывал Казанова, однако он не вспылил — для этого он был слишком усталым и благодушно настроенным. Он просто смолк и вяло отмахнулся. Сонливость
Карета тем временем катила все дальше, а когда Казанова очнулся, она уже громыхала по булыжной мостовой, потом переехала мост, под которым шумела черная река, отражавшая красные огоньки. Они прибыли в Цюрих, в трактир «Меч».
Сон как рукой сняло. Казанова потянулся и вышел, приветствуемый учтивым хозяином.
— Итак, Цюрих, — произнес он, ни к кому не обращаясь.
И хотя еще вчера он собирался ехать в Вену и не имел не малейшего представления о том, чем заняться в Цюрихе, он, оживленно поглядывая по сторонам, последовал за хозяином в трактир и выбрал себе на втором этаже удобную комнату с прихожей.
Отужинав, он вернулся к прежним своим размышлениям. Чем покойнее и уютнее он себя ощущал, тем более серьезными представлялись ему сейчас, задним числом, опасности, которых ему удалось избежать. Стоит ли впредь добровольно рисковать собой? Стоит ли, после того как бурное море само выбросило его на мирный берег, без нужды вновь отдаваться на волю волн?
Если он не ошибся в подсчетах, его состояние в деньгах, векселях и движимом имуществе составляло около ста тысяч талеров. Для мужчины, не обремененного семьей, этого было достаточно, чтобы обеспечить тихую и безбедную жизнь.
С этими мыслями он улегся в постель и спал долгим сном, увидев череду умиротворяюще счастливых снов. Ему грезилось, что он владелец прекрасной виллы, живущий привольно и весело, вдали от столиц, общества и интриг, среди очарования сельской природы.
Сны эти были столь прекрасны и столь наполнены ясным ощущением счастья, что Казанова пережил утреннее пробуждение почти как болезненное отрезвление. Однако он тут же решил прислушаться к этому последнему знаку доброй богини удачи и воплотить видения в действительность. Осядет ли он здесь или вернется в Италию, Францию или Голландию, но с этого дня он решил отказаться от приключений, погони за удачей и внешней роскоши и как можно скорее устроить себе спокойную, беззаботно-независимую жизнь.
Сразу же после завтрака он оставил Ледюка в комнате, а сам в одиночку пешком покинул гостиницу. Давно забытое чувство свободы увлекло странника прочь, за город, в луга и леса, и вот он уже неспешно прогуливался вдоль озера. Нежный весенний воздух тепловатыми волнами накатывал на серовато-зеленые луга, на которых светились радостью первые желтые цветочки, а живые изгороди по краям были усыпаны красновато-теплыми набухшими почками. По акварельно-голубому небу плыли пушистые белые облака, а вдали над окрашенными в серое лугами и голубоватыми елями предгорий торжественно возвышался белый зубчатый полукруг Альп.
По едва волнующейся поверхности воды двигалось несколько весельных лодок и барж под большими треугольными парусами, а на берегу мощеная чистая дорога вела через светлые, отстроенные по большей части из дерева селения. Возницы и крестьяне попадались навстречу, и некоторые учтиво приветствовали его. Все это настраивало на добродушный лад и подкрепляло его добродетельные и разумные намерения. В конце тихой деревенской улочки он подарил плачущему ребенку серебряную монетку, а в трактире, где после почти трехчасовой пешей прогулки остановился передохнуть и перекусить, любезно угостил хозяина нюхательным табаком.