Рассказы о любви
Шрифт:
1906
ИСПРАВЛЕНИЕ КАЗАНОВЫ
I
В Штутгарте, куда его привлекла молва о роскоши двора герцога Карла Евгения, рыцарю фортуны Джакомо Казанове не повезло. Даже несмотря на то что он и встретил там, как и в любом другом городе, множество старых знакомых, а среди них венецианку Гарделлу, тогдашнюю фаворитку герцога, и несколько дней прошли для него весело и легко, в обществе танцоров, танцовщиц, музыкантов и актрис. Казалось, ему обеспечен хороший прием у австрийского посланника, при дворе,
Там он решил передохнуть и остановился в трактире. Душевное равновесие вернулось к нему еще в пути, а неудача сильно его отрезвила. Пострадали его кошелек и репутация, пошатнулась слепая вера в богиню удачи, и он неожиданно оказался выброшенным на улицу, без дальнейших планов и видов на будущее.
Однако жизнелюбивый итальянец отнюдь не производил впечатления человека, попавшего под удар судьбы. В трактире он был принят, в соответствии с костюмом и поведением, как путешественник первого класса. Он носил украшенные драгоценными камнями золотые часы, нюхал табак попеременно то из золотой, то из серебряной табакерки, на нем было тончайшее белье, изящные шелковые чулки, голландские кружева, и стоимость его платьев, драгоценных камней, кружев и украшений была лишь недавно оценена в Штутгарте одним знающим человеком в сто тысяч франков. Немецким он не владел, зато говорил на безупречном французском с парижским выговором, а манеры его были манерами богатого, изнеженного, однако широкой души путешественника. Он был требователен, но не скупился, когда оплачивал счет и раздавал чаевые.
После лихорадочного переезда Казанова оказался в трактире к вечеру. Пока он мылся и пудрился, был готов заказанный им изысканный ужин, который вместе с бутылкой рейнского помог ему провести остаток дня с приятностью и без скуки. Он довольно рано отправился на покой и прекрасно проспал до утра. И только затем приступил к приведению дел в порядок.
После завтрака, во время которого он занимался туалетом, Казанова позвонил, чтобы ему принесли чернила, перо и бумагу. Вскоре появилась миловидная девушка с приятными манерами и положила требуемое на стол. Казанова учтиво поблагодарил, сначала по-итальянски, потом по-французски, и оказалось, что хорошенькая блондинка понимает второй из этих двух языков.
— Невозможно, чтобы вы были горничной, — сказал он серьезно, но ласково. — Вы наверняка дочь хозяина этого заведения.
— Вы угадали, сударь.
— Вот видите! Я завидую вашему отцу, прекрасное дитя. Он счастливый человек.
— Почему вы так считаете?
— Совершенно ясно. Он может каждое утро и каждый вечер целовать прекраснейшую, милейшую дочурку.
— Ах, милостивый государь! Этого от него и не дождешься.
— Тогда он не прав и достоин сожаления. Я бы на его месте сумел оценить такое счастье.
— Вы меня смущаете.
— Дитя мое! Разве я похож на донжуана? Ведь я вам в отцы гожусь. — Проговорив это, он схватил ее за руку и продолжил: — Запечатлеть на таком лбу отеческий поцелуй — должно быть, совершеннейшее счастье.
Он нежно поцеловал ее в
— Не противьтесь мне, я ведь тоже отец. Между прочим, у вас восхитительная ручка.
— Что вы говорите?
— Я целовал руки принцесс, которые с вашими нельзя даже сравнивать. Клянусь честью!
И при этих словах он поцеловал ее правую руку. Он поцеловал сначала осторожно и почтительно тыльную часть ладони, затем перевернул ее, поцеловал запястье и каждый пальчик в отдельности.
Зарумянившаяся девушка рассмеялась, отстранилась и, сделав озорной книксен, выбежала из комнаты.
Казанова улыбнулся и сел за стол. Он взял лист почтовой бумаги и легким, элегантным почерком вывел на нем: «Фюрстенберг, 6 апреля 1760 года». Затем он задумался. Отодвинул лист в сторону, достал из кармана бархатного жилета серебряный туалетный ножичек и какое-то время занимался своими ногтями.
После этого он быстро и не очень задумываясь, с короткими перерывами написал одно из своих бойких писем. Это было обращение к штутгартским офицерам, сыгравшим столь неприятную роль в его судьбе. Он обвинял их в том, что они подмешали ему в токайское вино какое-то дурманящее зелье, чтобы затем обмануть его за карточным столом, а девкам дать возможность украсть его драгоценности. Письмо заканчивалось лихим вызовом. Им предлагалось в течение трех дней явиться в Фюрстенберг, где он ожидает их с приятной надеждой застрелить всех троих на дуэли и тем умножить свою всеевропейскую славу.
Казанова сделал три копии этого письма и адресовал каждому отдельно. Когда он заканчивал третью, в дверь постучали. Это снова была хорошенькая хозяйская дочь. Она извинилась за беспокойство и объяснила, что забыла принести песочницу, а теперь вот принесла и просит простить ее за это упущение.
— Какое совпадение! — воскликнул кавалер, поднявшись с кресла. — Я тоже кое-что упустил и хочу теперь загладить вину.
— Правда? Что же это?
— Поистине оскорблением вашей красоты было то, что я не поцеловал вас в губы. Я счастлив, что могу сейчас поправить дело.
Прежде чем она успела отпрянуть, он обнял ее за талию и привлек к себе. Она взвизгнула, сопротивляясь, но сделала это так бесшумно, что опытный ловелас был уверен в своей победе. С легкой улыбкой он поцеловал ее в губы, и она ответила на его поцелуй. Он снова опустился в кресло, взял ее на колени и осыпал тысячью нежных игривых слов, какие у него в любую минуту были наготове на трех языках. Еще парочка поцелуев, легкомысленная шутка, тихий смех, и блондинка решила, что ей пора.
— Не выдавайте меня, милый. До свидания!
Она вышла. Казанова стал насвистывать венецианскую мелодию, переложил вещи на столе и продолжил работу. Он запечатал письма и отнес хозяину, чтобы они ушли курьерской почтой.
Заодно он заглянул на кухню, где на огне стояло множество кастрюль. Хозяин сопровождал его.
— Чем порадуете сегодня?
— Молодой форелью, милостивый государь.
— Запеченной?
— Разумеется.
— А масло?
— Сливочное, ваша милость.
— Вот как. А где оно? Никакого растительного масла, только сливочное, господин барон.
Ему дали на пробу, он понюхал и одобрил его.
— Попрошу вас, чтобы масло всегда было свежим, пока я буду гостить у вас. За мой счет, разумеется.
— Будьте спокойны.
— У вас не дочь, а сокровище, любезнейший. Свежа, красива и учтива. Я сам отец, и у меня наметанный глаз.
— У меня их две, ваша милость.
— Как, две дочери? И обе взрослые?
— Так точно. Та, что вас обслуживала, старшая. Младшую вы увидите после завтрака.
— Не сомневаюсь, что она в не меньшей степени, чем старшая, сделает честь вашему воспитанию. Я ничто так не ценю в юных девушках, как скромность и невинность. Лишь семьянин знает, как много это значит и сколь заботливо следует оберегать юность.