Рассказы субару. 2 в 1
Шрифт:
– Тошнит?
– Нет, будто дышать мешает. Как за городом,так всё отлично, а здесь. Рак?
– Опять ты наговариваешь, зачем такие слова даже произносить?
– Знаешь, вчера узнал, что двое знакомых недавно ушли. нкология. Быстро сгорели. Прямо как-то плохо стало, в себя прийти не могу.
– Конечно. Неприятно это. Вот так живём, кажется, - у нас проблемы, а как услышишь такое. И все ведь под богом ходим, страшно.
– Вот-вот. Потрясает таое, когда реально, внезапно.
– Но не надо всё это для себя представлять, говорить этих слов.
– Ты как наша тренерша по лыжам говоришь.
– Да разные все. Те же спортсмены. Не влезешь в голову каждому, у кого какое заклятие, кому что лучше. Один твердит мысленно, что победит, другой – наоборот, может, – если у него примета думать плохо, чтобы не сглазить. Я вот последнее время никак не думаю специально, я просто чувствую – будет хорошо или плохо, хочется мне что-то делать,или нет… хотя стараюсь в позитив, но не до сумасшедствия. А вот названия болезней и смертей мне даже произносить не хочется. Просто неприятно.
– И что тебе сeйчас внутренний голос про зуб говорит? Открывать или нет?
– Ничего. Сейчас я тебя слушаю. Он не болит, но как по срокам – тебе решать.
…
– Так о чём ты хотела сказать? О песнях? Надо же, наконец-то у меня появилась полонница!
– И о песнях тоже! Я понимаю, что нельзя тебя пинать и щипать, когда ты с бормашинкой, это ещё хуже, чем водителя отвлекать… Но слушать это невозможно – то петуха пустишь,то просто испугаешь. И не надо больше белорусских! Так же как Антошку, или из «Ну, погоди», – и тому подобных! Если дoма я терплю все, то любoго другого, кто мне это споет, - придушу.
Смеялась, конечно. Но всё же реально раздражало. Это карма, что ли? – куда бы она ни сбежала для вожделенного перерыва, - всюду начиналось то же самое… Дальше – больше. Налив себе чаю, Лиля уселась на диване, и горя ей было мало, что он там делает, – прибирается,ищет что-то, говорит сам с собой, и как бы с ней – такое начинается, когда не знаешь, что сказать, мысли заняты другим, а вроде бы нужно общаться. Она просто не слушала. Субару здесь, всё хорошо, ей даже стало лучше, перестало ломать, хоть и по-прежнему сонно. Пусть болтает. Она не реагировала. Вспомнила про фильм «Синьор Робинзон», который недавно поднял ей настроение концовкой:
« – Наверное,и хорошо, что мы расстаемся. Мы разные. Ты чёрная, я белый.
– Нет, не совсем так!
– Не совсем? А как?
– Я – чёрная, а ты – заср… ц!»
Наверняка он видел. Спросила. Внезапно, без преамбулы.
– Да, конечно! что, показывали недавно?
– Не знаю. Я в интернете наткнулась и глянула.
Не уловил он намека. Может, вспомнит позже… И хорошо. Не за что ей сейчас его обижать такими сравнениями. Эпизод этот – её личная таблетка для поднятия духа, которую можно достать из заначек памяти и посмеяться, а ему не стоит вываливать всё. Лучше они просто вместе посмеются над хорошим фильмом.
Если бы… если бы он не начал искать какую-то хреновину, повторяя, что он только что её видел… а после не раздалось негодование на какую-то отвалившуюся деталь, - Лиля бы выдержала. Выдержала бы и жуткие арии без слуха,и даже, пожалуй, «Антошку». Но это! Всё, что она сдерживала дома, и избегала жаловаться
Триггерная мужская фраза о какой-то потерявшейся хреновине (видимо, инструмeнте) зажгла фитиль, с тихим змеиным шипением: «Ещё один!» – пробудило всех усмиренных демонов; а затем, после логичного вопроса: «в каком смысле ещё один?», - рвануло по полной. Ему пришлось выслушать все подробности.
– Везде этот белый пластик! Я ненавижу белый пластик! По всему дому, в кухне, на столе, в чашках! И вечный дивный звук дрели, и скрежет, скрежет! Я сюда прихожу, чтобы не слышать этого, а ты тоже начинаешь! Я засыпаю – он возится с пластиком, просыпаюсь – опять!
– А что он делает?
– Не знаю! Я пыталась спросить, но не могу, меня начинает трясти на первом слове, если я спрошу – я закричу! Я уже не прибираю это, бесполезно, я смирилась. Везде стружка и грязь! на днях он вроде бы закончил… сказал, что закончил. И тут, какая-то редиска, какой-то нехороший человек… с работы. Подарил ему огромные куски белого пластика! – Лиля почти икала. Словно в транс вошла.
– Я позвоню ему на работу, найду этого гада,и всё скажу! Он пришёл радостный,и сказал, что теперь надо распилить этот новый пластик… И чтобы он влез в кладовку, нужно срочнo смастерить еще ящики для его ужасного верстака, который он вытащил в зал из своей ужасной кладовки, и таскает взад-вперед с жутким грохотом до трёх часов ночи!
Очнулась от того, что он сидел рядом, обнимал и гладил её. Молча. Она не сразу вышла из транса, пробормотала: «Извини». Господи, она же не хотела! на знает, что «нельзя говорить мужчинам», ни жаловаться, ни из избы сор выносить. И сама бы такого не хотела выслушивать.
– Да всё нормально, всё хорошо… человек увлечен хобби,трудится, это нормально… все у меня хорошо… («прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!») Извини.
Господи, где она, с кем она? Кому она всё это выкрикивала,и что именно выкрикивала? Может, что ненавидит весь мужской род в целом? Дрожала, напряженная, как струна. Даже не почувствовать, когда он начал массировать её! Надо же. асслабься же сейчас, просто расслабься. Ни о чём не думай. Что он подумал,и как относится… он хочет помочь, пусть так. Лучший способ, вообще-то. Чем сказать много умных слов. Тем более, она почти не слышала его…
– Ты собираешься ещё чай пить?
– Нет, просто воды накипятить на завтра. Приду с утра, чтобы была.
(Эта мелочь для неё тоже важна. Она всегда делает запас кипячёной воды на завтра. Ерунда, но многие не понимают.)
– А я себе еще долила, в горле пересохло всё.
– Ну, еще бы…
(Ну, да – после трёх – четырёх раз подряд. Утешил. Лучше бы поцеловал или сказал, что любит. Впрочем, - оно ей надо? Кто-то другой как раз это делает, – и одновременно доводит её своим пластиком до психбольницы. Ну их. Сейчаc она устала до изнеможения, расслабилась психически, выкричала здесь то, что не могла проорать дома. Ей тепло и хорошо,и немного стыдно, как всегда. А подумает oна обо всем завтра. Или ночью, но не сейчас.