Разомкнутый круг
Шрифт:
– Никак нет, ваше превосходительство! Разрешите выполнять приказ? – повернулся кругом и со смехом вышел из штабной палатки.
«Неисповедимы пути твои, Господи, – размышлял он, направляясь вечером к замку полячки. – Я люблю женщину, которой безразличен; в меня влюбилась женщина, которая безразлична мне… Однако уговорить ее я обязан. Еще этот Волынский ходит за ней как привязанный, перед глазами мельтешит. Ежели она уедет, пореже его видеть стану… Мало ему Мари… – сжал кулаки Рубанов, – теперь по пани Тышкевич с ума сходит. Ну уж нет! Полячку ты не получишь…»
В
Служанка провела его в комнату пани. Здесь было тепло и уютно. Жарко пылал камин, отбрасывая по стенам изломанные тени. На столе стоял тяжелый медный шандал на пять свечей и вокруг стола – два мягких стула. Недалеко от камина, над которым висел большой серебряный крест, виднелась широкая постель под балдахином. Рядом с кроватью стояло трюмо с огромным зеркалом, перед которым кавалерийским каре выстроились флаконы с духами, баночки с мазями, коробочки с пудрой и черт знает что с черт знает чем. В комнате витал пряный аромат парфюмерии и молодой женщины.
Максим затрепетал ноздрями, втягивая душистый волнующий воздух.
– Добрый вечер, пан офицер, – услышал он нежный пленительный голос, и в комнату вошла, нет, скорее вплыла, так легки были ее шаги, прекраснейшая из земных женщин.
«Черт-дьявол! То-то вся гвардия рехнулась… и даже сердцеед Волынский ходит сам не свой, потому что не в силах ее покорить».
– Сударыня! – произнес Рубанов и, щелкнув каблуками, склонил голову. – Каюсь! Я был слепцом.
Лицо пани Тышкевич вспыхнуло от удовольствия, и, чтобы скрыть смущение, она подошла к камину и протянула руки к огню. «Господи! Отчего я покраснела? Сто лет со мной такого не случалось…»
– Позвольте представиться, мадемуазель? Поручик Максим Рубанов! – хотел добавить: «По вашему приказанию явился», но передумал.
Женщина, казалось, никак не отреагировала на его слова, и в комнате повисло молчание.
Только Максим подумал: «Чего это она?..», как полячка, словно спохватившись, отпрянула от огня, быстро повернулась и шагнула в его сторону.
– Пани Тышкевич. – И губы ее приоткрылись, будто в ожидании поцелуя.
Максим собрался сказать: «Очень приятно», но лишь молча поцеловал руку.
Когда он отпустил ее и выпрямился, рука безвольно повисла вдоль тела. Взглянув в лицо женщины, Рубанов увидел, что она закрыла глаза, почувствовал, что дыхание ее стало неровным и частым, а губы, казалось, тянулись к нему и что-то шептали. Будь на ее месте другая, он без раздумий прикоснулся бы к ним, но эта была слишком красива, а яркая красота отпугивает мужчин.
Он смутился и лишь произнес:
– Позвольте присесть? – Хотя рядом с ней стоять ему было приятно.
Она опять покраснела и, чуть заикаясь, промолвила:
– Да, да, конечно. Простите. – И снова отошла к камину, словно огонь мог защитить ее и спасти от самой себя.
«Да что это я? Как девчонка!» – Взяв с каминной полки колокольчик,
«Эту кошечку мог бы запросто охмурить, – поглядел Максим вслед служанке. – Я гвардеец, я гвардеец! – повторил он два раза для бодрости. – К тому же боевой офицер… – И взял шампанское. – Мадам Клико? Великолепно! – Выстрелил в потолок пробкой и наполнил два хрустальных бокала, немного пролив на скатерть. Скотина неловкая! – обругал себя. – И боевой офицер…»
– Сударыня! Прошу к столу.
– Убирайтесь!..
Он вытаращил глаза и поставил бокал, думая, что ослышался.
– Я согласна! Уеду! А вы убирайтесь… Какая же я дура! – Нервно сжав пальцы, заметалась по комнате.
Лицо ее побледнело и сделалось прекрасным, как у богини.
Или у ведьмы! У молодой, любящей ведьмы.
– Уходите, я прошу вас, – спрятала лицо в ладони и зарыдала. – Это же все несерьезно. Я пошутила… вы вовсе мне не нужны, – всхлипывала она, – и никто не нужен… никто! Уходите!
– Это я вас обидел, сударыня? – подошел он к ней и, убрав со лба черную прядь, ласково-ласково, нежно-нежно поцеловал в мокрый от слез глаз, затем в другой.
– Я ненавижу вас… Ненавижу… – обхватила руками его шею и прижалась лицом к груди, продолжая вздрагивать от рыданий.
Максим осторожно гладил ее голову, плечи и напряженную спину.
– Как я вас ненавижу… – услышал он шепот, в интонации которого подразумевалось: «Как я вас люблю…»
Она крепче обхватила его, постепенно успокаиваясь и прижимаясь к нему всем телом. Он почувствовал тепло ее ног и упругую нежность груди. Исходящий от нее запах кружил голову и мутил сознание.
Он легко поднял ее на руки, удивляясь про себя, как мог столько времени не замечать эту женщину, не думать о ней и быть от нее вдалеке. Осторожно положив ее поперек кровати, он не стал тратить время на расстегивание многочисленных крючочков и пуговиц, а одним страстным движением разорвал платье, обнажив грудь.
На секунду он замер в восхищении, а затем медленно склонился и благоговейно, словно к иконе, приложился губами к божественной плоти. Она чуть слышно вздохнула и закрыла глаза, отдавая себя во власть его губ и рук.
Приподнявшись, он разорвал платье на две половины и увидел всю ее…Прекраснее в своей жизни он ничего не видел.
Она раскрыла глаза и, захлебываясь воздухом и дрожа телом, произнесла:
– Ненавижу!..– затем притянула к себе, впиваясь в его губы и сдергивая колет и рубаху.
Быстрыми движениями он помог ей, и губы его принялись исследовать ее тело. Сначала она отвечала как бы нехотя, но постепенно ласки ее становились все жарче и жарче, и вскоре она пылала, словно огонь передал ей силу своего пламени. Она не трепетала от страсти, она была самой страстью! И Максим сгорал в ее пламени… возрождался… и снова сгорал!