Разомкнутый круг
Шрифт:
Хотите, я отвезу вас к женщине, которая тоже его знала… Когда же это было? После Аустерлица или раньше?
Словом, сто лет назад, – скорбно вздохнул он и велел везти их на улицу Нотр-Дам де Грас.
Когда француз и чуть смущаюшийся Рубанов вошли в ярко освещенную свечами гостиную, в которой сидели в креслах несколько мужчин и женщин, одна из дам, одетая в элегантное бледно-зеленое платье, подчеркивающее все прелести ее фигуры, грациозно поднявшись из кресла, произнесла приятным голосом:
– Граф, очень
– Теперь я не полковник Анри Лефевр, а граф Рауль де Сентонж, – шепнул несколько удивленному Максиму и приложился к точеной ручке стройной женщины. – Знакомьтесь, господа, – обратился граф к присутствующим, – русский офицер, ротмистр Максим Рубанов! – обращаясь к одной лишь хозяйке, тихо уточнил он.
Прищурив глаза, та удивленно разглядывала гостя, вспомнив что-то свое – далекое и приятное.
– Вдова наполеоновского генерала, мадам де Пелагрю, – представил ее де Сентонж, и Максим, отчего-то замирая душой, коснулся губами тонкой ухоженной руки, а когда поднял голову, мадам де Пелагрю ласково поцеловала его в лоб.
– Мне очень приятно и удивительно смотреть на вас. – Повела она Максима к гостям.
Исподтишка он окинул взглядом просторную гостиную с античными мраморными статуями по углам и редкостными, то ли китайскими, то ли японскими вазами вдоль стен.
Женщина истолковала его любопытство по-своему:
– Такое наступило время, месье Рубанов, – тихо сказала она, глядя на портьеру с вышитыми белыми лилиями. – Пришлось поменять золотых пчел Бонапарта на герб Бурбонов!
Затем она представила присутствующих.
Из всех гостей он запомнил лишь имя Анжелы д’Ирсон, принадлежавшее прекрасной молодой француженке с голыми плечами и тонкой талией.
Когда поцеловал ее холодные пальцы, сердце напряженно и неровно забилось в груди. «Такая женщина не для меня…» – неожиданно подумал он.
На следующий вечер де Сентонж снова отвез его в дом мадам де Пелагрю, и Максим опять увидел мадемуазель д’Ирсон, увлеченно беседующую с каким-то высоким молодым человеком, которого не было вчера.
– Маркиз Жан де Бомон, – представил его де Сентонж.
Чуть кивнув головой, тот холодно отвернулся от русского офицера и, равнодушно улыбаясь, принялся дразнить вздорного зеленого попугайчика, вцепившегося клювом и лапками в золоченый каркас небольшой клетки.
Отходя от него, Максим услышал какую-то остроту о русских и попугаях, развеселившую Анжелу.
Максим дернул плечом, но де Сентонж крепко держал его за локоть, а на помощь спешила мадам де Пелагрю.
– Месье Рубанов, – чуть нервно улыбнулась она, – расскажите нам о России. После вчерашней встречи мне снился ваш отец.
– Вы, мадам, верно, втайне любили его! – рассмеялся граф Рауль.
Максим постепенно успокоился и даже порадовался, что не вспылил. Он подружился с графом и все вечера проводил
В конце июля Нарышкин выхлопотал полугодовой отпуск и после обильных возлияний в парижских бистро отбыл в Россию.
Оболенский все свободное время посвящал мадам Женевьеве, и Максим почувствовал себя лишним в уютной квартире.
Граф Рауль уже не раз предлагал Рубанову перебраться к нему, но тот отказывался.
Однако, как-то придя домой после службы, он услышал дикие вопли в комнате и, не разобравшись, ворвался туда, увидев на ходящей ходуном кровати полные женские ноги в спущенных гофрированных панталонах, обвившиеся вокруг мускулистых мужских ягодиц.
Огромные пыльные ботфорты с пристегнутыми шпорами дополняли эту картину.
«Бедные! Даже не разденутся толком… Хотят до моего прихода все успеть». – И в этот же день переехал к графу.
Оболенский особо не уговаривал остаться.
Дабы не позорить честь мундира на многочисленных пирушках, начальство велело русским офицерам носить в свободное от службы время штатское платье.
Графа Рауля это нововведение чрезвычайно обрадовало.
– Господин ротмистр. Позвольте я закажу вам фрак, сюртук и панталоны по своему вкусу. Я знаю прекрасного портного!
– Француза?
– Нет, русского! – съязвил граф, и они весело рассмеялись.
У двух мужчин сложились весьма доброжелательные взаимоотношения.
«По части обмундирования де Сентонж очень схож о княгиней Катериной», – подумал Максим.
В узких брюках со штрипками, в сером сюртуке и жилете с пуговицами из дымчатого топаза Максим казался себе каким-то шутом. В особое уныние приводили его черные лаковые штиблеты с тупо срезанными носами.
«Ежели бы к ним шпоры пристегнуть, да сбоку палаш, тогда бы еще ничего… А так?..» – тоскливо разглядывал себя в огромном зеркале.
Радовала лишь белоснежная рубашка с накрахмаленным вдоль пуговиц рюшем и тончайшего фуляра галстук-косынка с носовым платком. «Платок сгодится штиблеты протирать», – принял верное решение.
За время войны он абсолютно отвык от цивильной одежды.
Постепенно Рубанов коротко сошелся с обществом, собирающимся в гостиной мадам Пелагрю. Третировали его лишь маркиз де Бомон и недоступная Анжела.
Мадемуазель д’Ирсон делала вид, что не замечает русского офицера, а если сталкивалась с ним, то холодно отводила взгляд.
Жан де Бомон, напротив, рассказывая собравшимся что-то веселое, косился на Рубанова, и Максиму казалось, что он насмехается над ним.
«Не зная того, Сентонж перенял все дурные привычки Голицыной», – вздыхал Рубанов, когда граф занялся его воспитанием.
– Я сделаю из вас светского льва! – беспрестанно твердил тот и тащил молодого друга то на какой-нибудь светский раут, то в оперу.