Разомкнутый круг
Шрифт:
«И вовсе не язвительный, а божественный», – мысленно поправил графа Рубанов, произнеся вслух:
– Что с вами, граф Рауль, вы что-то сегодня очень бледны?
– Это не из-за вас, а из-за проклятой русской кампании. – Открыв какой-то маленький граненый флакончик синего стекла, он вытряхнул на ладонь две пилюли и запил из горлышка стоявшего поблизости хрустального графина.
«Тут есть и моя заслуга!» – с гордостью подумал то ли о компании, то ли о графине Рубанов.
Мадам де Пелагрю, видимо в благодарность, что русские избавили
Нежно коснувшись его лба губами, генеральская вдова сходу представила Рубанова юной Беатрис.
«Полагаю, де Сентонж очень ее об этом просил, – подумал Максим, целуя девичью руку. – Эту мадемуазель я бы в два счета завоевал, – сделал он вывод, – но ведь граф опять придерется, ловлю, мол, то, что само валится в руки…»
– Господин офицер, – тоненьким голоском, ужасно робея, произнесла Беатрис, – расскажите что-нибудь о себе? Мне безумно интересно… – На исходящее от Максима благоухание она не обратила ни малейшего внимания.
Взяв ее под руку и угостив лимонадом, конногвардеец увел юную наивную даму в дальний угол. Затем они танцевали, снова пили лимонад и смеялись.
«С ней намного легче, чем с мадемуазель Анжелой», – не успел подумать он, как под руку с де Бомоном к ним подошла легкая на помине д’Ирсон и с ходу спросила:
– С кого это, господин оккупант, вы взяли контрибуцию женскими духами? – и недобро глянула на юную Беатрис.
– Ошибаетесь, мадемуазель, духи самые что ни на есть мужские! – как и учил его граф Рауль, нагло уверил даму.
– Фи-и! – фыркнула д’Ирсон и потянула к танцующим довольного де Бомона за руку.
В этот вечер Максим не сделал даже капельной попытки к ней подойти.
– О-о-о! Я был уверен в вас! – хвалил его граф де Сентонж. – Знал, что не подведете. Она нервничает… точнее, даже психует! – потер он руки. – От нее посмели отказаться… – иронично смеялся де Сентонж.
– Пишите-ка ей еще одно послание. И не забудьте: «Люблю! Люблю! Люблю!»
Но в следующий раз сделайте маленький шаг навстречу, не забывая, разумеется, и о Беатрис или о какой угодно другой даме.
На этот раз прием делаю я. Так что будете на правах хозяина.
Как нарочно, в день приема русское командование задумало провести смотр. А два армейских смотра, как известно, равносильны одному сражению…
В это время даже у самых аккуратных солдат, к огромной радости инспектирующих генералов, отвратительно бреют бритвы, в строю отлетают пуговицы, тускнеют начищенные бляхи и шпоры, топорщится колет и лошади испражняются в самый неподходящий момент.
А у офицеров нарушается глазомер, и они неровно строят подразделение, да еще, сукины дети, смеют нагло думать, что строй ровнехонек, будто генеральская извилина.
Словом – ураган!
Поэтому бледный от усталости Рубанов на приеме холодно коснулся губами руки мадемуазель д’Ирсон в надушенной
Обругал себя и к Беатрис отнесся много теплее, чем еще более оскорбил Анжелу.
«Издевается, что ли, этот оккупант?!» – чуть не плакала светская красавица. – Отчего тогда пишет такие красивые письма?»
Танцевала она с ним, задыхаясь от возмущения, и сходу приняла приглашение встретиться.
«Вот когда я отыграюсь на нем и брошу сама», – решила она.
Прекрасным сентябрьским воскресным днем Рубанов с мадемуазель д’Ирсон ехали в открытом экипаже по ровным дорожкам Булонского леса и любовались осенью, нежным неярким солнцем и редкими белоснежно-дымчатыми облаками.
Анжела держала над головой светлый зонтик от солнца, напоминающий воздушное облако, и размышляла, чем бы посильнее уязвить сидящего рядом с ней хлыща и фата.
Максим, стараясь, чтоб она не заметила, любовался коварным блеском светло-голубых на солнце глаз и угадывал причину ее рассеянности. Вдруг, вспомнив слова де Сентонжа, что ему не хватает смелости и напора, склонил голову к руке, в которой она держала зонтик, отвернул край перчатки и долгим поцелуем приложился к тонкой ухоженной кисти, любуясь одновременно крупными коленями, туго обтянутыми платьем.
– Месье! – удивленно округляя глаза, отняла она свою руку. – Вы забываетесь…
Но Максим чувствовал, что ей приятен поцелуй и он сам.
Довольный, откинулся на спинку сиденья и даже мурлыкнул какой-то севильско-брадобрейский мотивчик, но, подумав, что это слишком вульгарно, солидно кашлянул и уставился на линяющие деревья.
Хотелось русского куража…
Анжела отвернулась от него и крутила над головой зонтик.
Француз извозчик, согнув спину, в полудреме следил за дорогой, краем уха прислушиваясь к разговору и лениво разрабатывая план выуживания лишнего франка.
– Мадемуазель! – произнес Максим. Глаза его блестели удалью, которую французы величают русской придурью. – Мадемуазель! – еще раз повторил он, привлекая ее внимание и шикнув на развесившего уши кучера.
Анжела с удивительной грацией повернулась к нему, собираясь оказать отпор этому нахальному захватчику, и вопросительно изогнула тонкую бровь.
– …Ваш зонтик с оборочками по краям удивительно напоминает женские панталончики, – улыбнулся Максим, думая про себя, что сказывается школа Оболенского, и подставил щеку для удара, чуть зажмурив в ожидании глаза.
– Ах! – услышал он. – Что вы сказали? – И смех вместо пощечины.
С удивлением поглядел на смеющуюся даму, закрывающую и раскрывающую зонтик.
– Это можно понять как намек?.. – поинтересовался он, и в ту же минуту почувствовал теплоту женских пальцев на своих губах.
– Перестаньте паясничать! – все еще не сумев побороть веселье, произнесла она.
Максим в это время целовал каждый по отдельности пальчик, а затем закрыл ее рот поцелуем, подумав, что Жан де Бомон моментально бы застрелился, увидь их сейчас.