Разомкнутый круг
Шрифт:
Анжела застонала от наслаждения, но все испортил любопытный кучер. Увлеченный зрелищем, он забыл про дорогу и чуть не опрокинул возок, заехав в кусты.
Это опять вызвало бурный восторг со стороны дамы, а извозчик лишился не только лишнего, но и всех остальных франков, услышав от русского офицера пожелание радоваться, что не заработал пинка по устричной створке.
Анжела была потрясена… Такого в своей жизни она еще не слышала.
«Ну и нахал… С ним не соскучишься, хотя месье и весьма вульгарен», – подумала она.
Когда
«У русских своеобразное понятие о комплиментах, – решил он, – но раз дама не оттолкнула, значит, все под контролем».
– Теперь следует развить и закрепить достигнутый успех.
Слово «успех» он произнес с некоторой долей скептицизма и сомнения. «Французы так не ухаживают. У наших мужчин больше уважения к женщине. Но русские – молодая нация!..»
– Завтра вечером я подберу вам букет, отвезете его мадемуазель д’Ирсон.
Однако Анжелы дома не оказалось.
– Увы, мой милый! – сладким голосом пела смазливая служанка, открывшая ему дверь. – Она несколько минут назад отъехала в экипаже с месье де Бомоном.
На вопрос: «Куда?» жеманно пожала плечами, утопив голову в них до самых блудливых глаз и всем видом показывая: «Знаю, да не скажу!»
Подарив ей букет, Рубанов помчался к себе, с тревогой обыгрывая в мыслях ситуацию и твердо решив, что с мадемуазель д’Ирсон покончено. «Обиделась окончательно!» – сделал он вывод.
Граф де Сентонж поднял на смех умозаключение Максима и посоветовал в таких ситуациях не теряться, а включать голову.
– Разве вы не могли передать букет прислуге, вместо того чтобы дарить мои цветы, – ехидно вставил он, – что весьма удачно получилось, коли мадемуазель д’Ирсон нет дома…
Вы и приехали-то лишь для того, чтобы извиниться и предупредить, что будете заняты всю ночь…
Рубанов схватился за виски и ругал себя, почему сам не догадался так сказать.
– …Именно всю ночь, – кипятился граф, будто от ворот поворот получил сам, – и цветы следовало не дарить, а сунуть ей в морду и забрать с собой.
«Мое влияние! – отреагировал Максим на слово "морда". – Взаимопроникновение двух культур», – проследил взглядом, как граф проглотил лекарство и запил из графина без помощи стакана.
«Чем он все-таки болен?»
– Так вот!– перевел дух Анри Лефевр. – Военная кампания еще не окончена… Крепость пока не сдалась.
В следующий раз при встрече даже словом не обмолвитесь, что ее не было дома, а когда она сама поинтересуется, как вы провели прошлый вечер, ответьте: «У одной!..» – Тут же сделайте жест, будто хотите закрыть свой рот, закашляйтесь, покраснейте – для этого вам придется напыжиться – и исправьте оговорку: «У одного приятеля, – можете добавить: – По полку!».
Затем делайте озабоченное лицо, будто вспомнили о чем-то важном, и тут же, откланявшись, уходите…
Будьте уверены. Бессонная ночь ей обеспеченна!
«Учит как маленького», – надулся Максим.
Граф
Буквально на следующий день мадемуазель д’Ирсон сама нанесла визит. Приехала она якобы по делу к де Сентонжу, но когда граф покинул их, даже не обратила на это внимания и с ходу принялась упрекать Рубанова в неверности.
«Ну конечно! Неверность – это прерогатива женщин, – усмехнулся он в нос и с удовольствием обозрел темные круги у нее под глазами. – Я-то спал сном праведника!»
– Моя совесть чиста, как у младенца! – произнес он, но Анжела так не думала, особенно когда случайно заметила под креслом золотую заколку для волос.
– Вот ваша чистая совесть, месье! – зарыдала она, а Максим с удовольствием принялся утешать ее, удивляясь про себя, откуда взялась эта заколка.
«Ясное дело, граф для ажиотажу подбросил!» – сделал он правильный вывод, с упоением целуя мокрые щеки мадемуазель д’Ирсон и ласково гладя ее вздрагивающие плечи и спину.
Выждав столько времени, сколько было положено, по его мнению, для возбуждения всех нервных центров приехавшей гостьи, граф постучал в дверь, извинился и, воскликнув: «А вот и моя потеря, спасибо, что нашли», выхватил заколку из слабых рук Анжелы и быстро вышел.
– Я же говорил вам, что сия вещь принадлежит не мне! – целовал Максим медленно успокаивающуюся Анжелу, подводя ее к софе.
Но, успокоившись, она оттолкнула Рубанова – и со словами: «Боже мой! На кого я похожа», – кинулась к зеркалу и стала приводить себя в порядок. Никаких вольностей больше позволено не было.
Проводив умиротворенную даму, Рубанов принялся упрекать тут же появившегося графа.
– Месье! Женщине из-за вас стало дурно, и она даже чуть не потеряла сознание.
– Не берите в голову, любезный мой Максим Акимович, – скрывая в улыбке иронию, произнес де Сентонж, думая про себя, какой же этот русский еще ребенок…
«Но я сделаю из него мужчину», – пообещал он себе.
– …Коли женщина плачет и устраивает истерику, картинно срывая шляпку или падая в обморок, – не верьте. Она играет! Верить следует только той, которую любите. Так что – ничего страшного.
Я вам уже говорил, что женщины – актрисы. И как опытная лицедейка, мадемуазель д’Ирсон имеет полное право открыто выражать свои чувства. Главное, не принимать их всерьез и быть снисходительным. Могли бы даже подыграть ей, упав на колени и обняв ее ноги…
Ручаюсь, получили бы огромное удовольствие…
– Я и без того получил удовольствие, – буркнул Максим.
– …Нет ничего более приятного, чем переиграть женщину, – цинично усмехнулся де Сентонж и, отбросив фалды фрака, уселся в кресло. Рубановскую реплику он пропустил мимо ушей. – Заклинаю тебя, мой друг… никогда не принимай женские истерики всерьез! Завтра я свожу тебя в одно место, где ты увидишь технические стороны любви и узнаешь, что представляют из себя дамы, – закинул он ногу на ногу.