Разомкнутый круг
Шрифт:
Маленький толстый доктор дал согласие на пятиминутный разговор и вышел из комнаты.
– Мне было интересно с вами! – улыбнулся граф и приподнял руку. – Не надо соболезнований… Я знаю, как выгляжу и что меня ожидает… Поговорим лучше о вас… Вы не любите ее?
– Мне казалось, что люблю…
– Коли вы произнесли «казалось», – перебил его граф, – то лучше порвите с ней и уезжайте.
– Но она сказала, что ждет ребенка… – потупился Максим.
– Шантаж, и больше ничего! – оживился де Сентонж. – А даже если и так, де Бомон с радостью женится
Весьма холодна в постели?.. – удивился он. – Но это же поправимо… Разумеется, решать вам, месье! Ежели не любите, то оставьте все как есть и уезжайте… – устало откинулся он на подушки. – И еще, милый Рубанов, – задержал собравшегося уходить Максима, – когда меня не станет, один из слуг непременно найдет вас и сообщит мою последнюю волю, – закрыл он глаза и замолчал.
Склонив голову, Максим тихо вышел, вытерев в другой комнате набежавшую слезу.
Однако окончательно порвать с Анжелой он не решился и, выслушав последнюю истерику, с облегчением отбыл с полком на новое место службы. Место это оказалось в сотне верст от Парижа, и мадемуазель д’Ирсон вскоре примчалась его навестить.
Местным дамам высокомерная парижанка абсолютно не понравилась, и они решили мстить ей, отбив у нее кавалера.
Максим тоже не собирался хранить верность и не успел написать несколько милых слов понравившейся даме, как она упала к нему в объятия. Звали ее мадемуазель Джулия. В ее обществе весьма приятно он провел целый месяц.
Француженка была просто без ума от русского любовника.
– В постели он чудо! – хвалилась она подругам. – Наши мужчины в сравнении с ним – вялые устрицы… Ах, какой темпераментный и умелый! – мечтательно восклицала она.
Теперь уже Максим отбивался от дам. Каждой было лестно опровергнуть мадемуазель Джулию, но это покуда никому не удавалось.
Оболенский удивлялся прыти своего друга.
– Чем тебе не угодила мадемуазель Джулия? – интересовался он.
– Оказалась павлином!
– Чем? – недоумевал князь.
– Павлином. Внешность приятная, но голос… Я имею в виду внутренний мир…
– Да на черта он тебе сдался? – изумлялся Оболенский. – Его даже не потискаешь… главное, есть на чем остановить глаз, – перебил он друга.
– …Лишь наряды, драгоценности и мужчины на уме, – все же докончил Максим.
– Ну, коли не возражаешь, я отобью ее у тебя.
«Чудак! Я уже третью после нее завоевал, и дело не то что до талисмана, даже до писем не доходило…»
– Ну, попытайтесь, князь, – милостиво согласился Рубанов.
В январе полк ушел и из этого богом забытого городишки, передислоцировавшись еще ближе к границе Франции.
День своего ангела Рубанов встретил уже в Германии.
«Видать, домой!» – радовались солдаты.
В Германии к ним присоединился
– Москва строится, господа! – после объятий были первые его слова. – А вот и ваши письма.
Оболенский получил два письма – одно от родителей, другое – от кузины, и столько же – Рубанов. Одно из деревни, другое от Голицыных.
После этого услышали от Нарышкина историю о том, что Денис Давыдов снова стал полковником.
– Оказывается, с присвоением генеральского чина что-то напутали в канцелярии, – саркастически поведал Нарышкин. – Ох, Рассея! – подвел он итог.
– Причем здесь Россия, граф? Во всем немцы виноваты! – заступился за родину Максим. – Винценгероде этот… Не простил знаменитому партизану взятия Дрездена, интриган. Но я думаю, разберутся и все будет «бьютифул», как говорит Оболенский.
Гвардия успела добраться лишь до Курляндии, как сосланный на Эльбу Наполеон бежал и высадился во Франции.
Сто дней золотые пчелы собирали мед с белых лилий, пока не последовало Ватерлоо, где Бонапарт был окончательно разбит, а потом сослан на остров Святой Елены.
Конногвардейцы не принимали участия в этой великой битве, но вступили в Париж, дабы восстановить власть Бурбонов.
Первым делом, Рубанов направился к де Сентонжу и с прискорбием узнал, что графа больше нет…
Однако русского офицера ждали, и лысенький нотариус проблеял завещание графа, по которому ошарашенный Максим получил тяжеленный саквояж с русскими золотыми червонцами. Сверху лежало письмо.
«…Мой милый друг, – читал он неровные строки и, казалось, видел графа, – …примите от меня сей маленький презент, который я вывез из вашей заснеженной России. Потому-то он и принадлежит Вам.
К тому же Вы скрасили последние месяцы моей жизни… Прошу в этой просьбе не отказать, так как прямых наследников у меня нет…
Помните обо мне.
Граф де Сентонж.
P.S. А насчет мадемуазель д’Ирсон мои слова полностью сбылись… Она вышла замуж за Жана де Бомона.
Либо она не любила Вас, либо в ней говорила отвергнутая женщина…»
«Даже умирая, этот великий циник не удержался от сентенций… – вытер слезы Максим. – И на черта нужны мне эти деньги? Велю-ка Шалфееву возить их в обозе… А графа я и так не забуду!»
Летом полк двинулся в Россию.
«Пора домой. Хватит тут де Рубановых плодить…» – с облегчением думал Максим.
45
В Петербурге их встретил сияющий Давыдов в шитом золотом генеральском гусарском мундире.
– Слава Богу, вы снова генерал! – поздравил его Нарышкин.
– Хотя и не извинились, но чин возвратили, – тень набежала на лицо Давыдова, и задрожали крылья курносого носа. – Ошибочка вышла! – изрекли канцелярские крысы и изволили прислать официальное уведомление, подтверждающее, что за бой при Ла-Ротьере полковник Давыдов жалован рескриптом Его Императорского Величества в генерал-майоры.