Развод в 50. Муж полюбил другую
Шрифт:
— А что такого я сказала? — Лейла пожимает плечами, но в глазах мелькают слезы. — Это правда. Он даже не нашел времени подняться и поговорить с нами.
Я перевожу взгляд на Фарида, который сидит, сжав кулаки так, что костяшки побелели.
— Он… он хотел подняться, — говорю я осторожно. — Но решил, что сейчас не время. Что вам нужно время…
— Трус, — выплевывает Фарид, и я вздрагиваю.
Никогда раньше он не говорил так об отце. Рамазан всегда был для него образцом, героем, на которого нужно равняться.
— Не суди его так строго,
Фарид резко поворачивается, и его глаза — точная копия глаз Рамазана — сверкают от сдерживаемой ярости.
— Нелегко? Ему? — рубит воздух ладонью. — Это его выбор! Он решил уйти от мамы, от нас! Он решил построить новую семью! А мы должны его понять? Пожалеть?
Лейла вдруг встает, опрокидывая стул.
— А знаете, что я думаю? — ее голос звенит, по щекам текут слезы, смазывая тушь. — Вы все лгали мне! Все эти годы я думала, что у нас идеальная семья! Что любовь на всю жизнь существует! Что мои родители — пример для подражания! А теперь…
Она не заканчивает, разворачивается и выбегает из кухни. Через несколько секунд хлопает дверь её комнаты.
Я сижу, оглушенная её словами. Мама качает головой, Фарид снова отворачивается к окну.
— Я поговорю с ней, — начинаю я, но Фарид перебивает.
— Не надо, мама. Ей нужно время. Нам всем нужно время.
Он встает, допивает чай одним глотком.
— У меня скоро пары начнутся, — говорит он. — Пойду собираться.
И выходит из кухни, оставляя нас с мамой вдвоем.
— Ты видишь? — шепчу я, когда он уходит. — Они ненавидят его. Ненавидят меня. Все разрушено.
Мама садится рядом, берет мои руки в свои.
— Не говори глупости, Рания. Они не ненавидят вас. Они просто растеряны и напуганы. Представь, как для них рухнул весь мир. Особенно для Лейлы — она же девочка, она верила в идеальную любовь.
Её слова не приносят утешения. Я чувствую себя виноватой, хотя умом понимаю, что не я разрушила нашу семью.
— Не знаю, что мне делать, мама, — признаюсь я. — Как помочь им, если я сама едва держусь.
— День за днем, — просто отвечает она. — Просто живи день за днем. И они последуют твоему примеру.
Звонок в дверь прерывает наш разговор. Я встаю, иду открывать, хотя больше всего хочется сейчас спрятаться от всего мира.
На пороге стоит водитель Рамазана в форменной одежде.
— Доброе утро, госпожа Рания, — он слегка кланяется. — Господин Рамазан прислал меня за оставшимися вещами.
— Конечно, — отступаю, пропуская его внутрь. — Они в прихожей. Все там…
Водитель кивает, быстро и умело подхватывает вещи и выносит их. Я стою, обхватив себя руками за плечи, и смотрю, как он загружает их в багажник автомобиля. С каждой коробкой, с каждой сумкой я словно прощаюсь с частью своей жизни.
Когда он уезжает, внезапно ощущаю странную пустоту. Не ту, которая грызла меня все эти дни, а что-то новое. Что-то почти похожее на… освобождение?
Возвращаюсь на кухню, где мама моет посуду.
— Ты в
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Но, может быть, буду.
Мама кивает, словно я сказала именно то, что она ожидала услышать.
— А теперь, — говорит она, вытирая руки полотенцем, — как насчет того, чтобы заняться делом? Тебе нужно чем-то занять голову, Рания, иначе ты сойдешь с ума.
— Каким делом? — спрашиваю я почти равнодушно. — У меня никогда не было работы, мама. Я всегда была просто женой Рамазана, матерью его детей.
— Не говори глупостей, — строго отвечает она. — Ты образованная женщина. И твой благотворительный фонд…
При упоминании фонда я вздрагиваю. Детские дома, дети-сироты… Проект, который стал моим спасением, моей отдушиной. Проект, который, по словам Рамазана, отнял меня у семьи.
— Я не была там со дня его ухода, — признаюсь я.
— Вот и отлично, — мама решительно завязывает фартук. — Самое время вернуться. Давай, дочка, приводи себя в порядок. Я уберу здесь, а ты поезжай в офис. Работа — лучшее лекарство от всех бед.
Я смотрю на маму с сомнением. Смогу ли я сейчас сосредоточиться на чужих проблемах, когда своих по горло?
Но, может быть, она права? Может быть, погрузившись в работу, я хоть ненадолго забуду о пустоте в груди?
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Я поеду.
Поднимаюсь наверх, переодеваюсь в строгое платье темно-синего цвета. Делаю неброский макияж, скрывающий следы бессонной ночи. Собираю волосы в элегантный пучок на затылке.
Проходя мимо комнаты Лейлы, слышу приглушенные всхлипывания. Останавливаюсь, поднимаю руку, чтобы постучать, но… что я скажу ей? Чем смогу утешить, если сама разбита? Опускаю руку и иду дальше. Нам всем нужно время, правильно сказал Фарид.
В прихожей надеваю пальто, беру сумку. Мама выходит проводить меня.
— Будь сегодня сильной, Рания, — говорит она, целуя меня в щеку. — Ради себя. Ради детей.
Киваю, не в силах произнести ни слова.
Сажусь в свою машину, которую почти не использовала последние недели. Завожу двигатель, выезжаю со двора.
Странное чувство — впервые за долгое время я еду куда-то одна, без Рамазана, без детей. Просто я, Рания. И впереди целый день, когда я буду не женой, не матерью, а просто… собой.
И где-то глубоко внутри, среди всей боли и отчаяния, едва заметно теплится что-то новое. Что-то похожее на первый робкий луч солнца после долгой зимней ночи.
Может быть, это надежда?
Глава 17
Весна приходит в город незаметно. Я сижу в просторном офисе моего фонда, просматриваю бумаги, а за окном уже цветут первые деревья. Солнечные лучи пробиваются сквозь жалюзи, оставляя тёплые полосы на моих руках. Воздух пахнет свежестью и едва уловимым ароматом кофе, оставленного на столе. Три месяца прошло с того дня, когда Рамазан объявил о своем уходе. Три месяца, которые изменили всю мою жизнь.