Развод. Он влюбился
Шрифт:
— Все равно пора, уже стемнело…да и неспокойно что-то мне.
Неспокойно – это очень слабо сказано. На самом деле у меня внутри одновременно сотня взрывов, гигантское цунами и пожар. Колошматило так, что зуб на зуб не попадал.
— Раз неспокойно, то надо ехать, — согласилась Олеся.
Я буквально силой утянула Дашку с конюшни. Кажется, она была готова облобызать и жеребенка, и его мамашу, и вообще весь Олесин зверинец.
— Мам, ну ты посмотри, какой он классный.
— Да-да, милая.
Такси, как назло, не ехало.
Закон подлости, не иначе. Когда не спешишь – машина прилетает за несколько минут, а когда подгорает – обязательно какие-то проволочки.
Первый заказ отменился, пришлось заказывать снова.
К тому моменту, как у ворот притормозила старенькая иномарка, я уже едва могла стоять от волнения. Меня подкидывало, бомбило так, что не вздохнуть.
Ехали мы непростительно медленно. Старый глуховатый сморчок вцепился в баранку так, словно боялся, что стоит только ослабить хватку и это ржавое корыто рассыплется, всех пропускал и не разгонялся больше пятидесяти.
Когда мы вывернули на нашу тихую, уютную улочку, я уже была похожа на всклокоченную фурию, одной ногой стоящую на пороге сердечного приступа. Мне было не просто неспокойно. Мне было страшно до тошноты.
Дом встретил нас темнотой. Зато в гостевом домике тускло светило одно окошечко в гостиной.
Я отправила Дашу на кухню:
— Отнеси пакет, пожалуйста. И чайник поставь, — а сама пошла туда.
Замешкала, поднявшись на крыльцо, а потом все-таки толкнула дверь…
А там муж…
И Марина.
Вместе.
За моим плечом сдавленно охнула Дашка, которая так и не ушла в большой дом. Единственное, что я смогла сделать в этой ситуации — это закрыть ладонью глаза дочери и вытолкнуть ее на улицу.
Пусть она уже взрослая, но видеть, как твой голый отец с видом блаженного идиота зажимает твою лучшую подругу – врагу не пожелаешь.
— Не смотри, — просипела я, — просто не смотри.
В груди все в хлам, сердце в дребезги. Боль дикая, будто все ребра одновременно смялись в крошево.
А муж, услышав возню, обернулся. Увидел нас с Дашкой и, изменившись в лице, не своим голосом заорал:
— Дверь закройте!
Невозможно передать словами, что я испытывала в этот момент. Боль, страх, отчаяние…ярость. Ненависть! Такую острую и всепоглощающую, что будь я чуть импульсивнее и несдержаннее, взяла бы лопату и их обоих перерубила бы к чертям собачьим!
— Мам…мама…— кажется, дочь задыхалась, — они там… они… Папа…Марина…
— Иди в дом, — приказала я.
В этот раз она послушалась. Как заяц, бегом бросилась к крыльцу и заскочила внутрь, будто хотела спрятаться.
Увы. От такого не спрячешься. То, что она увидела, навсегда останется с ней.
Прижав руку к заполошно мечущемуся сердцу, я кое-как
Внутри трескалось, кипело, распадалось на уродливые бесформенные ошметки не только мое сердце, но и вся моя жизнь.
Только если мой муж…мой горячо любимый сука-муж…думал, что я просто уйду, дав ему и дальше дергаться между чужих ляшек, то он очень глубоко ошибся.
Сердце в клетку, боль на замок. На лицо непробиваемая ледяная маска и вперед.
Внутри какая-то бестолковая возня, но мне пофиг. Я толкнула дверь с такой силой, что та распахнулась и со всей дури врезалась в стену.
От грохота зазвенели стекла, раздался сдавленный писк Марины, прижимающей платье к своим голым сиськам. Леша, до этого прыгавший на одной ноге, второй пытаясь попасть в штанину брюк, бездарно повалился на пол.
— Лена! — возмущенно, и вместе с тем как-то по козлиному убого и дребезжаще.
— Извиняюсь, что прервала в такой момент, но…с вещами на выход, — с этими словами я кивком указала на выход, — живо.
Он неуклюже поднялся и все-таки справился со своими несчастными портками.
Не знаю, как мне удавалось стоять ровно. Хотелось прямо здесь, при них, согнуться пополам и хорошенько проблеваться.
Красные полосы на его плечах, припухшие губы Марины – все это такая мерзота, что меня передернуло.
Ненавижу!
— Лен…
— Давай без лирики. Опустим душещипательные истории о том, что я все не так поняла. И что на самом деле у Мариночки случился инфаркт и ты, как истинный герой-спаситель юных дев, делал ей непрямой массаж сердца, через межножное отверстие.
— Тетя Лена…
— Какая я тебе тетя? — я перекинулась на дорогую «гостью», — ты приперлась в мой дом, пользовалась моим гостеприимством, жрала мою еду, а потом решила, что и мужем можно воспользоваться?
— Вы не понимаете…
— Заткнись. Мнение шмар – это последнее, что меня интересует в этой жизни. Встала и вышла, пока я тебя не вышвырнула отсюда.
— Но вещи…
Конечно, ее больше волновали шмотки, чем то, что по ее вине сломалась семья.
— Встала. И вышла, — по слогам отчеканила я.
— Лена! — кажется, к мужу наконец вернулась способность членораздельно говорить, — ты ведешь себя грубо.
Он попытался надеть маску сурового мужика, у которого все под контролем. Только мне уже было все равно. Забрало упало:
— Хрену своему нотации читай. Не мне, — вперила в него ледяной взгляд, под которым он стушевался, покраснел, задышал, как маленький мальчик, которого поймали за проступком, — И если ты не понял, то веду себя как обычная жена, застукавшая мужа верхом на подруге дочери. Так что взял свою шмару и свалил.