Развод. Зона любви
Шрифт:
— Теперь ты не просто под моей крышей.
Она смотрит прямо в глаза, и в этом взгляде — не предложение, а факт, приговор, без права отказаться.
— Только сунься куда без моего ведома! Ты мне нужна!
Я глотаю воздух, горло перехватывает напряжением, но даже если бы я захотела спорить — не могу.
— Одевайся. В лазарет нельзя. Сама тебя обработаю.
Натягиваю халат.
Лариса хватает меня за локоть, я еле держусь на ногах, но она ведёт меня
Мы выходим в коридор, и охранницы даже не пытаются что-то сказать.
Будто это просто обычное недоразумение.
Мы выходим в коридор, и воздух кажется мне холоднее, чем в душевой. Или это я замерзаю изнутри, чувствуя, как кровь липнет к коже, как дрожь пробегает по телу. Лариса ведёт меня уверенным шагом, сжимая мой локоть крепко, но не жёстко. Я держусь, я не дам им увидеть слабость.
Но стоило нам сделать всего несколько шагов, как коридор вдруг оживает.
Резкий голос.
— Стоять!
Две другие охранницы. Хмурые, напряжённые.
Я едва успеваю повернуть голову, когда одна из них резко хватает меня за другую руку, выдёргивая из хватки Ларисы.
— Брагина, на выход. Начальник требует немедленно.
Я пытаюсь вырваться, но рука охранницы сжимает меня намертво.
Лариса замирает.
Она щурится, её лицо не меняется, но я чувствую, как атмосфера вокруг натягивается, как тонкая нить перед разрывом.
— Не вовремя, девочки, — Лариса улыбается, но в её голосе нет ни капли тепла. — Брагина сейчас не в форме. Видите? Немного… потрепалась.
Охранница даже не моргает.
— Приказ. Немедленно.
Лариса медлит. Доли секунды.
И я понимаю, она не хочет меня отдавать.
Но делает шаг назад, чуть приподнимая руки, показывая, что не будет вмешиваться.
— Ох уж эти приказы…
Она смотрит прямо в мои глаза.
— Потом поговорим, Брагина.
Я ничего не успеваю сказать.
Меня ведут вперёд, жёстко, быстро, не позволяя замедлить шаг.
Пол под ногами плывёт, порез саднит, но это не самое страшное.
Самое страшное — я знаю, к кому меня ведут. И я не знаю, что будет дальше.
Я вхожу в кабинет, и воздух сразу становится другим — плотным, напряжённым, насыщенным им.
Он стоит у окна, спиной ко мне, руки заложены за спину. И даже так, не глядя, он кажется сильнее, больше, опаснее всех мужчин, которых я знала.
Горин поворачивается, и я ловлю себя на том, что замираю.
Это ловушка.
Я в ней сгорю.
Я впервые ощущаю это так остро.
Он не молод, но это не делает его слабее. Наоборот. Его лицо — резкое, резкое во всём: скулы, вырезанные, как лезвием, угловатая линия подбородка, хищная посадка глаз. Серо-синие, холодные, но с чем-то другим, глубже, темнее — подавленная ярость, голод, скрытая под слоем железного контроля.
Плечи широкие, спина прямая, руки сильные, в напряжении.
Я знаю, он раздражён.
Я знаю, он злится.
Но он молчит, а от этого только страшнее.
Я хочу отвернуться, разорвать этот контакт, этот момент. Но не могу. Он смотрит, будто уже забрал меня. Будто это вопрос времени. Будто эта война уже проиграна.
Я глубоко вдыхаю, заставляю себя заговорить первой.
— Вызывали, начальник?
Он медленно наклоняет голову, продолжая смотреть так, что у меня внутри что-то сжимается.
Я стою перед ним, и мне холодно. Не от боли, не от усталости, не от леденящего воздуха в кабинете — от него. От этой тишины, натянутой, как струна перед тем, как лопнуть.
Горин напротив, мрачный, напряжённый, тяжёлый, как гроза перед разрядом. Челюсть ходит, скулы заострились, на скулах перекатываются желваки. Его глаза — серо-синие, тёмные, как буря, прожигают меня насквозь.
Он резко открывает ящик, достаёт аптечку и ставит передо мной так, что баночка антисептика подпрыгивает.
— Сними халат.
Я замираю, внутри всё сжимается.
— Что?
— Сними, Брагина. Будем обрабатывать рану.
Он говорит это так же спокойно, как отдаёт приказы охранникам. Твёрдо, уверенно. Не прося. Требуя.
Я встречаю его взгляд.
Он ждёт.
Не моргает, не двигается.
Я чувствую, как в нём что-то закипает.
Но он держит себя в руках. Пока.
— Я сделаю это сама.
— Сделаешь так, что завтра подохнешь от заражения.
Я сжимаю губы.
Он ждёт.
Я не двигаюсь.
Горин выдыхает резко, будто сдерживает желание просто схватить меня и сделать по-своему. И вдруг он опускается на одно колено.
Я дёргаюсь, но он уже поймал край халата, собрал его в кулак, резким движением сдвинул вверх, обнажая мой бок. Видны голая нога, край простых белых трусов. Мне стыдно, щеки пылают. Я чувствую, как по коже пробегает холод, потом жар.
Его пальцы — горячие, грубые, наглые.
Я не могу дышать.
— Не дури, Брагина.
Голос низкий, хриплый, сорванный.
Близко. Слишком.
Горин не смотрит мне в лицо, он смотрит на рану, но я чувствую — он ощущает всё.
Я стискиваю зубы.
Он касается меня.
Проводит пальцами по коже.
Жжёт.
Я не знаю, это от антисептика или от него.
Я слышу своё дыхание — тяжёлое, сбитое, но я не подам вида.
— Терпишь?
Я смотрю вниз, мои волосы падают вперёд, скрывают лицо.
— Я умею терпеть.
Он молчит.
И вдруг хватает меня за талию и усаживает на край стола.