Разящий клинок
Шрифт:
— Том, ты меня смешишь. Я вот побаиваюсь, что спятил.
— Мне-то почем знать? — сказал Том. — Послушай, кап’тан, я хочу, чтобы Бент и Калли прикинулись дезертирами. А Длинная Лапища их прикроет.
Капитан вздохнул.
— Нам нельзя терять тройку лучших людей, но — да. Это твоя вотчина. Что-нибудь слышно от Йоханнеса?
— Проводники его запутали, и он считает, что нарочно. Одного убил, — пожал плечами Том.
— Нас здесь весьма не жалуют, Том. Но Йоханнес знает, что делает. Нам нужно это дерево. — Он поднял взгляд. — А что Изюминка?
— Болтает с людьми, каких знает. Она странная. Была здесь шлюхой,
— В этом самом городе, — кивнул Красный Рыцарь.
— Ох ты ж. Сегодня вечером у нее разговор с оружейником. Говорит, что пятьдесят лет назад этот черт был у ее отца в подмастерьях. — Том сообщил об этом довольно равнодушно. — Кроме того, она нашла мне кое-каких полезных людей.
— Платных осведомителей? — спросил Красный Рыцарь. — Шпионов? Шлюх? Кабацкую шантрапу?
— Ну да, — кивнул Том.
Красный Рыцарь состроил мину:
— Согласись, мы живем у самых истоков рыцарства?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ — ШИП
Шип все активнее использовал мотыльков, благо они были выносливы, проворны и очень быстро плодились. Источник силы — Дезеронто,
как выражались местные, — теперь располагал таким количеством мотыльков и их личинок, что тихое биение хрупких крыльев, когда насекомым причиняли беспокойство, сливалось в немалый шум, и Шип потратил на них времени больше, чем на дела более срочные. Себе он твердил, что надобность в них не исчезнет, но правда, которую он легко признавал, была в том, что он влюбился в это племя и собирался переделать их в угоду собственным целям и ради одной только эстетики.
Его посетила дикая мысль: когда-то он мотыльков ненавидел — но он ее отверг.
В центре открытой, лишенной крыши полости природной скалы, откуда черпались и вода, и чистая энергия, Шип установил низкий мраморный стол, а на него поставил два черных яйца, размер и форму которых он изменил. Теперь они были величиной с нагрудную пластину; яйца сделались неровными, как тыквы, и обзавелись бородавками, как у старого зверя. Внутри них, несмотря на плотную эластичную оболочку, почти видимо шевелились твари, и они продолжали расти; мраморный стол стонал под их бременем.
Яйца порождали эффект, который сам по себе был поводом к беспокойству. Все личинки, созревавшие около них, выводились сморщенными и черными, как будто яйца высасывали их сущность до того, как им удавалось напитаться и образовать кокон.
Но Шип был зорким наблюдателем и в каждом выводке личинок, что росли возле яиц, углядывал по несколько штук примечательного размера и веса. Личинки были величиной с земляных червей, а то и больше, угольно-черные и без отметин.
Запасшись терпением, он истреблял мелких и выкармливал крупных на протяжении трех поколений: одних оставлял поближе к яйцам, другим отводил место поспокойнее.
Когда лето сменилось осенью и листва на Священном острове окрасилась в разные цвета, а после начала чахнуть и опадать под проливными дождями и порывистыми ветрами, черные яйца выросли до размера ведьминских котлов. А из коконов вылупились первые поколения Черных Мотыльков величиной с соколов, с тысячей матово-черных глаз и одним хоботком. Они были похожи на уродливых единорогов.
Шип без труда подчинил их себе и отправил на север. Один пал жертвой бури. Другого Шип потерял в лесу — наверное, схватила
Они были шустры, их игольчатые хоботки разили насмерть, яд действовал мгновенно — он вызывал великолепную картину паралича с последующим превращением жертвы в студень. Но сэссаги и сами ребята не промах: девятилетняя девчонка убила первого Черного Мотылька отцовской снежной змеей. Она умелым ударом сшибла его из воздуха, пока распадались кости ее матери. Шип не успел отвести своих хищников, и все они погибли.
Проанализировав их действия, он решил, что Черные Мотыльки больше годятся для точечных убийств, чем для массового террора. Шип вывел второе поколение.
Применение насекомых в шпионских целях занимало много времени, но обеспечивало Шипу немыслимый уровень осведомленности. Он смог наблюдать за человеком или событием с пятнадцати-двадцати точек, устроив себе великолепный обзор. Усилий для этого понадобилось меньше, чем при работе с млекопитающими, но многочисленность живности и направлений требовала точной регулировки, которая ежедневно отнимала у него время и силы.
Однако в награду он начал видеть все, что нужно для нападения на Лиссен Карак. Величайшей помехой его новообретенным шпионским возможностям были старые чары, встроенные в дома и дворцы сильных мира сего — а порой даже в пастушьи хижины. Противодействие самому Шипу требовало серьезнейшей обороны, но для того, чтобы не подпустить к дверям его колдовских насекомых, хватало воли деревенской ведьмы, а герметическая новинка, появившаяся на рынке в Ливиаполисе, — оберег, который не пускал их в дом и продавался через университет домохозяйкам и странникам, — грозила сделать все дома в империи неприступными для его созданий.
Но именно эти мелочи украсили жизнь Шипа и путь наверх, который он избрал. Осенью он подвергся атаке, пришел в восторг и бросил все силы на подготовку ответных ударов.
Шип ждал и наблюдал.
Он старался не думать, что сам является чужим орудием.
Он смотрел, как растут и зреют яйца, освещенные изнутри диковинным черным огнем, который не подчинялся его личному чародейству.
Он видел, как по Великой реке пришла четверка кораблей; их прямые мачты и округлые корпуса смотрелись в лесном краю глубоко чужеродно. Он созерцал их с огромной высоты, кружа сначала совой, а после — вороном с шестидесятифутовым размахом крыльев. Его могущество совершило скачок вперед, и сердце билось с обновленной силой. Когда-то он был человеком и вот придал себе новый облик. Теперь он мог принимать разнообразные обличия, изменяя при этом самовосприятие.
«Бывает!» — утешал он себя.
Шип получил доступ к немыслимому скоплению чистой потенциальной силы. Он плавал в ней — купался в ней. С беспечным мотовством он колдовал над вещами большими и малыми, готовя инструменты на будущее.
В разных личинах он посещал обитателей обоих берегов Внутреннего моря и слушал. Некоторых подчинял своей воле, но теперь предпочитал нашептать пару слов — и пусть его сладостные внушения колдуют сами по себе.
Он следил за Гауз. На место каждого посланца, которого она убивала, он отряжал нового, и еще, и еще — до тех пор, пока не смог наблюдать за нею круглосуточно с разных точек. Лицезреть ее обнаженной. Одетой. Занятой в эфире или читающей книгу, спаривающейся со своим неотесанным мужем или вынашивающей месть.