Разящий клинок
Шрифт:
Женщина оцепенела.
— Ты уверена? — Граф нахмурился. Он гордился своей справедливостью.
— Она убила при помощи герметизма. — Гауз повернулась и улыбнулась женщине, которая застыла от ужаса.
Она упала на колени.
— Ваша светлость... вы не знаете, что она мне сделала...
— Приведите ей священника, — распорядилась Гауз.
Граф отмахнулся.
— Я занят. К чему это все?
— Хочу показать тебе, на что способен Шип.
Мотыльки роились. Их были тьмы. Глядя на них, офицеры бормотали что-то
Пришел отец Пьер. Женщина плакала, и священник принял у нее исповедь. Он побледнел. Гауз махнула рукой.
Священник причастил женщину. Госпожи он боялся куда больше, чем Бога.
Гауз подошла к ней. Она возложила руку на ее склоненную голову и глянула на собравшихся за высоким столом мужчин, которые готовили свою ребяческую войну.
— Смотрите, — сказала она и подняла руку. — Именем высокого правосудия Севера, — произнесла она лишь с целью соблюсти формальности.
— Какой-то фокус? — осведомился муж.
Однако он снял ноги со стола и пригнулся, чтобы лучше видеть.
Она прикоснулась к силе женщины.
И пожрала ее.
Приговоренная превратилась в пепел — сразу и целиком. А пепел сохранял форму ровно столько, сколько понадобилось серебристому мотыльку для одного взмаха крыльями. Затем он рассыпался.
Никто не шелохнулся.
— Шип сильнее меня настолько, что мне никогда его не догнать, — сказала она посреди общего безмолвия.
Она сожалела только о том, что одета. Его имя она, несомненно, повторила достаточно часто, чтобы привлечь его внимание. Про себя она хохотала.
Граф огладил бороду и выдал клокочущий горловой звук.
— Значит, никакого флота этой зимой.
Сэр Эдмунд пришел в себя позже.
— Это чистое колдовство! — сказал он. Восстановив самообладание, он глубоко вздохнул. — И что, этот колдун... еще сильнее?
— Он намного могущественнее, — ответила Гауз.
— Однако Гэвин говорит, что весной король его победил. Все, что под силу королю, сумею и я. Лучше. — Граф встал.
Гауз присела в реверансе.
— Мой господин, я боюсь, что Шип, который стал нам опасным соседом сейчас, в десять раз хуже того ведьмака, с кем наши сыновья столкнулись весной.
Она не добавила, что «он лишь пешка в руках кого-то большего».
Военные смотрели друг на друга, но на нее не глядел никто, кроме мужа.
— Что ж, дорогая, ты снова пустила хорька в курятник. Чутье подсказывает мне, что если не в зимнюю кампанию на озерах, то уж весной мы обязательно схватимся с этими галлейцами и их хуранскими союзниками. — Мурьен стал прохаживаться. — Мой старый наставник говаривал, что природа не терпит пустоты. И полюбуйся — край севернее Внутреннего моря пустовал, а теперь они все туда хлынули.
Сэр Эдмунд допил вино.
— Если вашей светлости будет угодно, то нам лучше заключить союз с морейцами. И придется продать все меха, какие
Граф был не из тех, кто забывает о деньгах.
— Правильно, сэр Эдмунд. В случае осады нам понадобится каждый фартинг, чтобы заплатить гарнизону. Тот, кому не платят, служит слишком многим господам. — Он подошел к краю помоста и поворошил носком прах умершей. — Проклятье, женщина, ты стоила мне доброй войны.
Гауз рассмеялась:
— Ты все еще можешь развязать свою войну. Мне лишь придется заниматься ею с холодного ложа, пока длится зима.
— Намекаешь, что я погибну, ведьма?
— Именно так, дорогой, — ответила Гауз. — И мне не хочется натаскивать нового мужа. Я старуха.
Ночью она слизнула соль с шеи графа, куснула его за ухо и прошептала:
— Он и в замке за нами следит. Через мотыльков.
Граф был не дурак. Он сразу все понял, хотя и был поглощен любимым — вторым после войны — занятием. Он не прервал ласк и не замешкался, но мигом позже подхватил ее под лопатки, чуть приподнял и выдохнул в ухо:
— Сукин сын.
Сэр Хартмут стоял у штурвала на корме «Божьей благодати», держа в руке чашу вениканского стекла. Он пил сладкое кандианское вино и взирал на укрепления и прочные деревянные дома пришедших из-за Стены в селении, которое окрестил Мон Реалем — «королевской горой».
— Мы высадим солдат, возьмем этот городок и превратим его в надежную базу, — заявил он.
Люций с трудом сохранил молчание.
Де Марш отчаянно замотал головой:
— Нельзя, милорд! Мы оттолкнем от себя тех самых людей, в расположении которых нуждаемся! Они воюют со своими южными сородичами. Мы должны оказать им материальную помощь.
Сэр Хартмут поскреб подбородок:
— И что взамен?
— Контроль над товарооборотом. Надежную базу... — Де Марш начал ставить галочки, и сэр Хартмут рассмеялся.
— Вы, двое, учите меня воевать! Можно высадиться и забрать себе и селение, и товары. И отослать домой, к королю. По хорошей цене. Полюбуйтесь — я тоже умею мыслить по-купечески!
Де Марш поджал губы.
— А в следующем году?
— В следующем году мы станем хозяевами Тикондаги и всей реки. Будем брать, что хотим, а остальных продавать в рабство. Вы чересчур скромны, сэр, и не знаете целей нашего господина короля, в которые я посвящен. — Он огляделся. — Вам хочется устойчивого небольшого дохода. А я предлагаю колоссальный на несколько лет. Подумайте о рабах.
Де Марш надул щеки, сочиняя аргументы. Будучи юнгой, он жил в носовом кубрике работоргового судна — большого пузатого корабля из Генуа, ходившего в Хати, где некогда великие народы опустились до варварства под набегами дикарей из Великих Степей. Хатийцы продавали в рабство своих же детей. Де Марш насмотрелся на это. И вкусил.