Разящий клинок
Шрифт:
Камень вспыхнул, и на короткий миг слова, вырезанные две тысячи лет тому назад, стали видны даже там, где их уничтожило зубило.
— Это не в почитание Зеленого человека, — проговорила Альмспенд вдруг севшим голосом. — Это во имя сущности куда более темной.
Женщины прочли имя, и королева поднесла руку к горлу — затем воздела ее и излила на камень незамутненный солнечный свет. Камень, казалось, почернел. Королева сделалась выше ростом, кожа приобрела замечательный бронзовый оттенок, а волосы внезапно стали будто из чистого металла.
Бекка Альмспенд попятилась.
—
Королева доросла почти до потолка. Камень был черен, как ночь, земля дрожала.
Камень щелкнул, как раскаленная печь.
А королева приняла обычный вид.
— Что это было? — спросила Ребекка.
— То, что давным-давно следовало увидеть архиепископу. Туннель, который необходимо закрыть. — Королева взялась за голову. — Я проявила беспечность.
Ее трясло, и Альмспенд подставила ей плечо.
— Идемте, в кладовой есть скамья.
Королева тронулась с места, но покачала головой.
— Я больше не хочу ничего знать. По-моему, мне известен ответ, и я не выдержу... если окажусь права.
— Что было, то прошло, — возразила Альмспенд, для которой история имела силу закона. — Что бы ни делал король, это происходило до вашего знакомства.
Королева кивнула. Она осталась при своем мнении, но опустилась на скамью, когда Альмспенд сняла свои герметические запоры и распахнула огромную, обитую железом дверь.
Альмспенд зажгла магический светильник, затем второй. В первый приход они только наскоро составили список бумаг. Библиотекарь в Ребекке Альмспенд принудил ее привести в порядок все стопки и прошерстить их, сортируя бумажные и пергаментные свитки по датам и авторам: Гармодий, Гармодий, Планжере — перебирали ее пальцы. Лицо королевы порозовело, голова вскинулась.
— О! Я же нашла бумаги Планжере за шестьдесят четвертый и сорок второй, — улыбнулась Альмспенд. — Это оказалось несложно, по-моему, он был аккуратнее, чем старый Гармодий.
— Я и не подозревала, как остро буду тосковать по Гармодию, — сказала королева. — Мне его не хватает. — Она встала. — Бекка, я была неосторожна и почти обессилела. Пойдем наверх, к свету, пока не явилось какое-нибудь зло.
— Дикие? — встрепенулась Альмспенд.
— Старше и гораздо злее. — Королева воздела свои амулеты. — Идем!
Альмспенд смела все частные заметки Планжере за год в древнюю плетеную корзину и сказала:
— После вас, миледи.
В коридоре лежали густые тени. Слишком густые. Казалось, что сам свет отхлынул от краев туннеля, несмотря на факелы, которые обе зажгли на ходу.
— Здесь что-то гнусное, — сказала королева. — Пресвятая Мария, не оставь меня.
Она подняла руку, и та снова окуталась мягким золотистым сиянием. Тени отступили.
— Что происходит? — спросила Альмспенд.
— Понятия не имею, — сказала королева, и они быстро пошли по коридору, гонимые страхом.
Но что-то шептало в темноте, а факелы позади гасли сами собой. Темнота за спиной стала кромешной и начала смыкаться.
Королева развернулась и взяла себя в руки.
— Fiat lux! — воззвала она по-латыни. — Да будет свет!
Свет, призванный
Альмспенд положила левую руку на правую королевы и отдала ей всю потенциальную силу, какую наскребла. Правой же она выставила прочнейший заслон против готовой обрушиться тьмы.
Тьма пала, как ночь, и нечто, чем бы оно ни было, врезалось в магический барьер — местами согнуло его, местами смяло, обрушило одни чары, обошло другие...
Но женщин не затопило. Оно замедлило ход, и само это замедление неумолимого натиска укрепило их сопротивление. Ни слова не говоря и ни мысли не думая, они сомкнули волю, и между ними образовалась та связь, что бывает лишь у самых верных друзей, а теплый золотистый свет королевской силы покатился, земной и свежий, как в солнечный летний день, во мрак, где и был поглощен, но не без последствий.
Тьма преодолела заслон Альмспенд, и ее правая рука исчезла в ледяном холоде — а воля не дрогнула. Альмспенд выдержала и продолжила ворожбу в глубине лабиринтов своего беломраморного Дворца воспоминаний.
Королева вздохнула и распахнула мраку объятия.
И он бежал.
Обе долго стояли, содрогаясь от потоков силы и от подавленного страха под биение сердца, то частое, то замирающее.
— О Пресвятая Дева! Бекка, бедная твоя рука! — воскликнула королева.
Кисть Альмспенд была мертвенно-белой, а место, где тьму повернули вспять, — пограничная линия их победы — обозначилось как бы загаром.
Бекка Альмспенд посмотрела на свою руку и постигла имя зла, сокрытое в камне.
Эш.
Эдмунд доставил три партии литых бронзовых труб и странные колокола. Очевидно, это было то, что нужно, ибо ему заплатили щедро. Он и его мастер приступили к чеканке монет, а потом, в четверг вечером, когда он был на мессе, на лавку напали бандиты. Они убили двух подмастерьев и сожгли его мастерскую. Бригада подмастерьев отразила нападение и тоже убила двоих.
Один из убитых был галлейцем.
Странно, что из всех мастерских, которые они могли бы спалить, уничтожение этой, принадлежавшей Эдмунду, возымело наименьшие последствия — он изготавливал небольшие бронзовые пищали, а его подмастерья сейчас работали непосредственно на хозяина первой мастерской, где задавали диаметр новым монетам.
Он нашел мастера Пиэла во дворе, где тот присел на корточки над мертвым мастеровым — мальчонкой лет десяти, не больше.
— Будь проклят Рэндом — сбежал из города, когда нужен, — ругнулся Пиэл.
Эдмунд понял слова, но смысл до него не дошел.
А на другой день, когда в их кузницу заявился купец из Хоека — один из богатейших людей на западе, как говорили, — все подмастерья заметались, как слуги, поднося вино и засахаренные фрукты. Гость был закутан с головы до пят в черное с золотыми пуговицами, золотыми петлями и золотым знаком рыцарского достоинства. Он сел в кабинете мастера, не снимая черной шляпы, и оперся на золоченый эфес шпаги. Эдмунд вошел с вином, а мастер Пиэл кивнул и простер к нему руку.