Режиссёр смерти: Последний дебют
Шрифт:
А что умел я? Умел только портить бумагу бессвязными предложениями и словами, выдавая это за «пьесы», «повести», «романы»! Даже когда я победил в международном конкурсе драматургов никто не радовался за меня, ни друзья, которые совершенно не разбирались в теме писательства, ни родители, ни учителя. Всем было всё равно на меня и на мои успехи, потому что считали меня бесполезным и беспомощным.
Я страшно завидовал. Я всегда всем завидовал и кусал пальцы до крови от отчаяния, спрашивал Господа, за что мне такая страшная ноша, как зависть и презрение со стороны родителей? Чем я заслужил это? Своим
Ха-ха, да, вся моя жизнь – сплошная ошибка. Я это прекрасно понимаю, но лучше бы я был совершенно туп, слеп и не понимал ничего. Боже, если бы я мог переродится, я бы желал стать тем, кого все любят без исключения, кем все восхищаются и на кого все равняются. Да, это моя мечта... доказать, что я чего-то стою, что меня можно уважать и любить.
Но был в моей жизни единственный человек, который смог помочь мне стать лучше. Сэмюель, спасибо тебе. Ты был единственным, кто верил в меня по-настоящему, а не наигранно. Только с твоей поддержкой я до сих пор не наложил на себя руки...»
Сэмюель судорожно вздохнул; брови его с сложились домиком, голос дрожал и глаза панически бегали по тексту. Глубоко вздохнув, он сложил письмо.
– Я не могу дальше читать. У меня сердце разрывается... Бедный Ванзет...
– Он действительно был благодарен тебе, – с печалью в голосе сказал Добродей. – Можно сказать, твоя поддержка была его единственным смыслом жизни. Ни любовь, ни родители, ни писательство – нет, только ты. Ты был его солнцем, Сэмюель.
– Пожалуйста, не надо говорить так...
– Говорить правду? Тебе она не нравится?
– У меня сердце сейчас разорвётся от жалости! Я не хочу брать такую ответственность и быть чьим-то смыслом жизни! – закричал, зажмурившись, юноша. Он схватился за голову и затрясся. – Мне его... мне всех нас жаль... Мне плохо от своей беспомощности! Я ничего не смог и не могу сделать!
Сэмюель не выдержал и расплакался.
Стюарт неуверенно подошёл к приятелю и с щемящим в груди сердцем обнял его. Остальные последовали его примеру, окружили композитора и также подарили ему свои объятия. Самым смешным было то, что они больше жалели Сэмюеля, нежели покойного Ванзета.
– Ну хватит распускать нюни, продолжим чтение! Ева, открой конверт и прочти следующую судьбу! Все, слушаем внимательно!
Вита со странным хладнокровием раскрыла конверт, разломав сургуч на несколько частей, что упали к её ногам, извлекла письмо и начала читать:
То, что с девой случилось совсем не смешно
Грязен и низок поступок того,
Кто коснуться решил чужого цветка,
И родится на свет его дитя...
«Я, Лебедина Грацозина, выросла в достатке, но в строгой и даже, если так можно сказать,
В подростковом возрасте я волей случая встретила своего будущего супруга, который научил меня искусству любви, хотя сам он был весьма скромным и таким же странным, почти бесчувственным человеком, как я. Мы нашли друг друга, стали одним целым и были по-настоящему счастливы. Любовь... такое приятное, оказывается, ощущение. Бабочки в животе, чувство окрылённости, возвышенности – всё это до сих пор преследует меня, когда я вспоминаю о своём счастье, которое, казалось, я не заслуживала... Родители не знали о моей любви и не должны были знать. Что бы они сделали, узнай, что у меня есть чувства? Не знаю, но мне было не по себе от мысли об этом.
Но недавно я в первый раз испытала самый настоящий страх. Боже, я теперь понимаю, как тяжело быть женщиной...
Я шла по парку, поздно возвращаясь с работы. Было тихо, никого рядом, только шелестящие листвой деревья и мерцающие лампы. Краем глаза я заметила за собой мужчину в чёрном капюшоне, что шаг за шагом шёл за мной и будто бы ускорялся. Я просто приняла это как факт, не стала ни убегать, ни прятаться, – мало ли это был простой человек, а я буду прятаться от него.
Но вскоре он подбежал, схватил меня за руки и насильно затащил в кусты. Что я чувствовала? Страх, самый настоящий страх, наверное... Я не кричала, ни билась, я просто была в окоченении, пока он срывал с меня одежду, всячески лобызал моё тело и делал свои грязные, низменные вещи. Кончив, он тотчас собрался и бросился в бега, оставив меня в рваной одежде лежать в кустах.
Наверно карма существует, раз его почти сразу после этого преступления насмерть сбил грузовик на дороге.
Отдышавшись и придя в себя, я накинула своё пальто, скрыв наготу, перешагнула через его труп и отправилась домой, где меня встретил мой Адам. С диким ужасом он осмотрел моё тело, обработал раны, нанесённые насильником, и весь вечер ухаживал за мной, коря себя за то, что не спас меня; я же его успокаивала и сама пыталась успокоиться. Но, так как я не умела плакать, я всего лишь опускала голову и погружалась вглубь себя, в попытках унять бушующее сердце.
Спустя время Адам заметил, как мне с каждым днём становилось хуже. Мы проверились по тесту, – и что ж? – насильник зачал во мне ребёнка, оставив после себя «наследие». Я была в ужасе. Бедное, грязное, несчастное дитя! Я считала, что раз уж он создан из насилия, то и вырастет неким комом насилия, потому хотела как можно скорее избавиться от него. Пусть умрёт новое сердечко, что я носила под грудью!
Но Адам разуверил меня. Он готов был принять чужое дитя как родное и вырастить из него толкового человека, ведь в самом деле же он ни в чём не виноват...»