Ричард Длинные Руки – бургграф
Шрифт:
Я спросил все еще с недоверием:
– Но как же… колдуны? Как я слышал, они многое узнать в состоянии…
Он смотрел на меня с иронией:
– Уверены?
– Не раз убеждался, – ответил я с горечью.
Он покачал головой:
– Как же велика у вас, мирских людей, вера в чертовщину и как мало веры в святость церкви!
Я насторожился.
– Церковь… защищает?
– Больше, – ответил он просто, – чем от варваров или разбойников. Варвары могут ворваться, выбив ворота, но любая магия умирает задолго до того, как переступит
– Это хорошо, – пробормотал я. – Это хорошо, если так. Если можно, покажите мне это подполье сразу же. Я не трусливый, я предусмотрительный. Рыцарей учат умирать красиво, но я из тех рыцарей, которые предпочитают, чтобы враг умер… красиво или нет – его дело.
Послышался шум, топот, громкие крики. В распахнутых воротах показались люди с мечами наголо. На фоне яркого дня они выглядели угольно-черными силуэтами, но я узнал городскую стражу.
Отец Шкред прошептал в страхе:
– Поздно…
Я подпрыгнул и попытался удержаться в нише, уже занятой святым, у которого крест в опущенной руке, и держит его так, словно встречает врага направленным в его сторону острием меча.
В задницу чувствительно уперся каменный крест. Святой маленький и сухонький, ниша для него великовата, но я как раз не сухонький и не маленький, вот-вот выпаду, а тут еще этот крест давит в задницу так, что прорвет штаны…
Первым вбежал капитан Кренкель, воинственный и жадно шарящий глазами по сторонам. За ним ворвалось с десяток сопящих стражей, все одеты и вооружены лучше некуда, быстро рассыпались по церкви, двое профессионально умело заглянули в исповедальню: прикрывая друг друга и готовые отпрыгнуть в любой момент.
Кренкель, мигая от сумрака, прокричал рассерженно:
– Где он?
Я сжал пальцы на рукояти молота. Воины, громко топая, рассыпались по церкви, сталкивались, бренча доспехами, орали и ругались. Отец Шкред воздел руки к своду, я начал отводить руку для броска, хорошо бы поймать момент, когда на одной линии двое-трое… даже не уловить, а предвосхитить…
Кренкель повернулся ко мне лицом. Какое-то мгновение казалось, что видит меня отчетливо, взгляд пробежал от ног вверх до головы, на секунду мы встретились глазами, затем его взгляд скользнул в сторону: на молот в моей занесенной руке, на каменного святого, которого я почти закрыл собой. Я с облегчением перевел дух, когда он отвернулся и сказал отрывисто:
– Ну?.. Невилль, все проверено?
– Все, – прокричал один из воинов. – Здесь мышь не спрячется!
– Уходим, – скомандовал Кренкель. – Обыскать окрестные дома! Все до единого!
Воины гурьбой бросились к выходу, а тот, которого Кренкель назвал Невиллем, торопливо подбежал, отдал салют:
– Капитан, велите перекрыть выходы из квартала?
Кренкель на миг задумался, взгляд метнулся в мою сторону, Невилль застыл в ожидании приказа, Кренкель бросил отрывисто:
– Бесполезно. Если хотел улизнуть, уже улизнул. А если затаился в чьем-то доме,
Невилль откозырял и выскочил за своими, Кренкель вышел последним. На шее поблескивает цепочка, а на груди, если я не ошибаюсь, у него там какой-то хитрый амулет.
Отец Шкред торопливо закрыл за ними двери, лицо белое, как чисто выстиранная простыня, суетливо перекрестился.
– Господь укрыл нас!
– Да, – согласился я, – вот уж не ожидал… Обычно Господь предпочитает, чтобы выпутывались сами.
Он снова перекрестился:
– Господь всегда помогает, не богохульствуй.
– Надеюсь, – сказал я. – Надеюсь, поможет и в городе.
Он покачал головой:
– Зачем вам в город?
– Есть задумка, – ответил я загадочно.
Он снова покачал головой, в глазах кроткая печаль, словно уже видит меня в котле с кипящей смолой, а множество чертей подкладывают поленья в костер, дабы варево не остывало.
– Не судите, – произнес он, – и не судимы будете. Только Господь дает жизнь, и только Он вправе ее отнимать.
– Неисповедимы пути Господни, – отпарировал я.
Он посмотрел вопросительно:
– И что?
– Он не станет пачкать руки, – объяснил я, – а вот меня может облечь своим доверием.
– Богохульствуете, сын мой! Хуже того, твоими устами глаголет гордыня.
Я перекрестился, стараясь вспомнить, справа налево или слева направо, спросил:
– Разве не все в руке Божьей?
– Все…
– Вот и это было запланировано Господом, – ответил я хладнокровно. – Город, а вместе с ним и божий мир, избавились от пары или чуть больше гнусных гадин. На том, кто их убрал, греха нет. Я достаточно совестливый человек, святой отец… в смысле, в меру совестливый, но не иисусик, так вот я не всякое убийство считаю убийством. После иных мир становится ох как чище!
Он покачал головой, на лице и в глазах укор.
– Как это можно быть совестливым в меру? Совесть либо есть, либо нет.
– Верно, – согласился я. – Но вот совестливым можно быть в меру… Иначе что такое про ложь во спасение, глаз за глаз, если враг не сдается – его уничтожают, кто к нам с мечом?.. Я не нарушил Божьи заповеди… в их основе, а мелкие статьи можно не принимать во внимание. Сегодня они одни, завтра – другие. Скажите лучше, святой отец, можно как-то узнать, что народ говорит про Амелию и ее усадьбу? Какие настроения масс? А то мне как-то тревожно за них…
Он покачал головой, буркнул:
– Скажи уж правду, что за собаку беспокоишься.
– Собака тоже человек, – возразил я. – Почти всегда куда лучше самого человека.
Он вздохнул:
– Узнать нетрудно. Вокруг усадьбы настороженное затишье.
– Насколько настороженное?
Он одобрительно усмехнулся:
– Сразу схватываешь, сын мой…
– Жисть такая, – ответил я. – Ждут?
– Еще как. Народу на улицах в том районе больше не стало, но все как будто чего-то ждут. И среди них совсем нет женщин…