Рихард Феникс. Море. Книга 3
Шрифт:
— Ты не знаешь, Мару, часто ли можно уехать отсюда с кем?
— Не имею ни малейшего представления. Эй, хозяин, караваны берут к себе людей?
— Только в охрану, — прогнусавил мужчина за стойкой и окинул придирчивым взглядом посетителей. — Вас не возьмут — дохлые больно. А разбойни на дорогах, как рыбы в море. Да и после пятого все на поля пойдут, посевная же.
— А как узнать, какой караван когда отъезжает?
— Дак, на площади главной, на набережной. Там рынок, склады — вся жизнь. Да и завтра скобянщиков три телеги отправляются в полдень на юго-восток. Так ты ж столкнулся с ними, наверно, когда заходил?! Эти, в шапочках.
Мару
— А ты торопишься?
— Я достаточным временем владею, чтобы ждать.
— Ничего не обещаю, но я и мои спутники отправляемся на юг, — с деланной неохотой произнёс Мару и потёр подбородок.
— Как скоро будет это? — повторив его жест, полюбопытствовал Зраци, в глазах его светилось любопытство.
— Кто бы мне это сказал, — выдохнул Мару. — Может, завтра, может, через третину, или вовсе через месяц — тут не угадаешь.
— Что дату отбытия определяет вашего?
— Возвращение нашего предводителя. Он отлучился по одному важному делу. Но как только вернётся, мы купим повозку и покатим познавать этот большой и чудесный мир! — Мару широким жестом обвёл таверну.
Зраци проследил за его рукой, промелькнувшей в опасной близости от лица, глотнул пива, медленно повторил несколько раз, будто распробовал слово:
— Пред…водитель? Пре…дво…дитель? Предво…дитель…
— Да. Ведущий вперёд это значит. — Мару выхлебал своё пиво и заказал ещё на двоих.
— Слишком длинно. Командир лучше — быстрее говорить.
— Не, командир — это который командует. А наш — нет. Ему бы самому кто сказал, что делать.
— Ведущий? Старшой?
— Что ты, солнце тебя спали! Какой старшой — он младше меня?!
— Тебе лет сколько?
— Восемнадцать! Самое время отправиться в странствие. А тебе, раз у нас тут такой задушевный разговор, сколько лет?
— Столько же. И я полностью тебя поддерживаю в этом возрасте для пути.
— Ты так странно говоришь. У вас там все так выражаются?
— Как? Я хорошо говорю. Мы дома все хорошо говорим!
— Дома? Так у тебя есть семья?
Зраци цыкнул, будто лишнего сболтнул, стряхнул крошки с рук и показал кольца на пальцах. На левой их было по нескольку на каждом. На правой только одно.
— У меня старший брат, — оттопырив правый мизинец с тонкой полосой металла, ответил он и добавил, указав на другую кисть: — и двенадцать младших сестёр. У нас традиция — каждого близкого родича носить при себе.
— А ты? И твои родители?
Зраци сморщил нос, вытянул из-под куртки длинные косички. Каждая из них заканчивалась небольшой золотистой звёздочкой, вписанной в круг.
— Это есть мама, папа и дедушка. Я есть я, — ткнул себя кулаком в грудь.
— Ну вот, а говоришь, что терять нечего, — Мару хлопнул собеседника по плечу. — Если ты где по случайности помрёшь, вся твоя родня будет грустить. Не надо их огорчать… — Он убрал руку и отвёл взгляд. Через несколько секунд предложил: — Давай дождёмся нашего предводителя и отправимся вместе, так надёжнее будет. И как ты вообще сюда попал?
— Много дней пути — земля, вода, снова земля.
— А, так ты с той стороны реки Разлучинки пришёл, через Лагенфорд, да? — спросил Мару, собеседник вытаращился и часто-часто закивал, хлопая ресницами. — Тогда понятно. Я слышал, что там все немного странные. А здесь ты где остановился?
— Тут, второй этаж, комнаты, — Зраци указал в потолок. — Дорога близко, людей мало.
—
Мару расплатился за двоих и предложил поискать Бэна.
— Понимаешь, это мой друг. Он очень добрый и наивный малый. Постоянно обо всех беспокоится, прям как мамочка, а сейчас постигает тут лекарское дело.
— Он твой спутник для поездки на юг? — осторожно спросил Зраци, поглядывая на собеседника.
— Да. Есть ещё один, но я не уверен, пойдёт ли он с нами.
— Он плохой человек?
— Встречаются и лучше, — фыркнул Мару и повёл Зраци в ночлежку к Арчибальду Ястребу, рассчитывая там встретить Бэна. Но не тут то было, зато старикашка в толстых очках подсказал, где найти лекарей, и новоиспечённые друзья отправились на неспешную прогулку по городу, выискивая нужный дом.
Недалеко от здания с большими окнами развернулась драма. В центре неплотного кольца людей две дамы в закрытых одеждах с вышитыми на груди солнцами громко тараторили, размахивали руками. Напротив них, покрасневший, с плотно сжатыми губами, стоял пухлый парень с медового цвета волосами, держа на руках мальчика лет семи. Позади парня возвышался крепкий, уже в возрасте, мужчина. Длинные лисьи хвосты его шапки лежали на могучих плечах, поднятый воротник тяжёлой куртки добавлял воинственности. Непохоже, что мужик был при оружии, но одного его вида хватало, чтобы подумать десять раз, прежде чем лезть на рожон. Мару, конечно, не собирался, но на всякий случай ускорил шаг. Мало ли, вдруг у этого хрыча какие претензии к Бэну.
— Мы придём ещё! Мы будем требовать у городового! — распалялись наперебой женщины.
— Как пожелаете, — разомкнул бледные губы паренёк. — Вы не можете забрать его силой. А он уходить отсюда не хочет.
— Ему там будет лучше!
Мару тронул одного зрителя за рукав, полюбопытствовал:
— Что это за вольный спектакль?
— Да эти чокнутые опять тянут лапы к нашему Ерши. А он, гляди, прикипел к лекарёнку Доброго — клещами не отодрать.
— А куда забрать?
— Да в храм свой. Говорю же: чокнутые! Они поклоняются мёртвому богу — Сойке-Пересмешнице. Как они её называют — Великомученица. Мол, в храмах своих собирают детей, что без родни остались. А Ерши-то наш, общий. Ему все в Макавари мама-папа. Пока лекарёныш не объявился, Ерши почти согласился с ними уйти. А теперь совсем никак.
— Да-а, незадача с этими ничейными, — протянул Мару и обернулся к Зраци. — Ты пока паломничал, встречал кого из этого храма?
Парень в оранжевой рясе покачал головой и сказал, наклонясь к уху собеседника:
— За пребывание здесь моё, слухи доходили разные: люди пропадают и дети в том числе. Доверия мёртвые боги не вызывают.
— Полностью с тобой согласен! — Мару раздвинул людей и вступил в круг, приковав к себе взгляды окружающих. — Прекрасные дамы, — обратился к крикуньям, обвился вокруг них, заглядывая в глаза, едва уловимо поправляя растрёпанные одежды, касаясь выбившихся из-под чепцов прядей, поглаживая руки и плечи. Женщины замолкли, не сходя с места, следя за человеком в пёстром. А тот, понизив голос почти до шёпота, ворковал: — Милые, очаровательные леди, не соблаговолите ли вы своими красотой и честью, своими изысканными манерами украшать этот, безусловно, не достойный вас город? Вы так чудесны, так добры. Ваши сердца, наверняка плачут от боли за обездоленных деток. И их беды становятся вашими, ложатся тяжким бременем на ваши хрупкие плечи…