Рихард Феникс. Море. Книга 3

Клявина Татьяна

Бэн глядел на мелькающие кусты и дорогу, на небо и силуэт всадника, размышлял, как ещё немного, и догонят скобянщиков. Конечно, закралось сомнение, что Ерши там, в сундуке, с ними, но разузнать всё смогут при встрече, недаром же ехали. А дорога дрожала и таяла, потому острый блеск вдалеке, впереди выдрал махом из сонного состояния. Хойхо гавкнул, Бурун вдруг запнулся и покатился по земле, подминая под себя Корвуса. В пыльном воздухе задрыгались тонкие лошадиные ноги.

— Ты живой? — Бэн вскочил в стременах, натягивая поводья, но даххри уже сбавил шаг, высоко поднимая перепончатые лапы.

—

Я так просто не сдохну, даже не мечтай! — проворчал недовольный голос, и его хозяин поднялся, крутя головой, держа в одной руке разбитую бутылку, а в другой мешок с остальным вином.

Бурун лягнул поднятую пыль, изогнулся, перевернулся и встал. Хойхо, тряхнув седоков, подбежал, ткнулся мордой в круп жеребца, обнюхал, затем спину, шею и уши. Удивительно, но Бурун не возражал: не клацал зубами, не отталкивал, а просто переминался с ноги на ногу. Когда проверка закончилась, ткнулся носом в шею даххри, будто бы жаловался.

— Какие мы нежные, — буркнул Корвус и, хромая, приблизился к питомцу, осмотрел, охлопал, поправил седло, опустил на землю сумку, из которой покапывало.

— Там нить ползёт! — звонко вскрикнул Мару, и провожатый подскочил к выбоине на земле, где упал жеребец, топнул, снова топнул, нагнулся, попытался схватить скользящую блестящую нить, но та скрылась в кустах. Он — за ней. Зашуршало и стихло. Бурун заржал ему вслед. Хойхо завыл, срываясь на лай. Стая птиц вспорхнула с ближайших деревьев. Бэн зажал уши плечом и ладонью, свободной рукой дёрнул поводья, приказал:

— Замолчи! Спусти меня! Вниз! Лежать!

Хойхо тяфкнул ещё раз и подчинился. Бэн сполз на землю, подошёл к жеребцу осмотреть. Умный зверь по команде показывал ноги, поворачивал и наклонял голову, позволил приподнять седло и упряжь, сдвинуть шапочку с искусственным рогом, расправить гриву под ней. Ни порезов, ни растяжений ученик лекаря не заметил, кроме одного: тончайшее рассечение кожи на ладонь выше копыта, на правой передней ноге. Прикоснулся, но Бурун будто бы не заметил. Ученик лекаря выдохнул: только верхний слой кожи, не глубже — такое заживёт очень быстро.

Прошло ещё время, птицы не пели, ни других верховых, ни телег, ни пеших, солнце жгло, ветер гладил кусты и деревья, а Корвус всё не возвращался. Бэн предложил:

— Пойдём поищем.

Мару давно сполз с седла Хойхо и стоял в такую жару закутанный в бэнову куртку, чем был похож на праздничную лепёшку с подгоревшей начинкой.

— Нет. Опасно. Будем ждать здесь, — раздался голос из верхней части «лепёшки», а Бэн, хоть и был взвинчен, вспомнил, что совсем забыл поесть. После драки с Корвусом в озере отшибло и сон, и аппетит, но сейчас всё вернулось.

Стрекотали насекомые, ветер со стороны уже давно не видного моря гнал горячую пыль, пахло близким дождём. Время тянулось медленно, Бэн уже успел досчитать до десяти тысяч и обратно, ни разу не сбившись, а провожатый всё не шёл. Где-то в его поклаже должна быть еда, но уцелело ли что после падения — неизвестно. А искать и рыться в чужих вещах не хотелось.

— Думаешь, он в порядке?

Горец промолчал, щуря золотые глаза над высоким воротом куртки. Томительное ожидание потекло вновь. Но вскоре кусты у крутого поворота впереди закачались, Хойхо

ощерился, растянул змеиную пасть, Бэн, не подумав, закрыл собой Мару, раскинув руки. Лишь Бурун пошёл на шум и не зря: на дорогу выбрался Корвус, снимая с себя веточки и листья. Одежда его была перепачкана и порвана местами, ссадины широкой полосой пролегли через левую сторону головы. Хромота усилилась, отчего худая высокая фигура двигалась как паук сенокосец, у которого выдернули больше половины лап.

— До болот дошёл, а там сплошная задница, — выплюнул Корвус.

Бэн укорил себя, что не взял лекарский короб. Хоть провожатый и не вызывал доверия, но всё же… Всё же он на их стороне. Вон даже пиратов вылечили, хоть те потом и подложили свинью.

— Что зыркаешь? Жалеешь меня? Я тебе не баба, чтоб жалеть! — прорычал Корвус, но тут же замолк, когда Бурун приблизился и ощупал губами его лицо. Парень похлопал жеребца по шее, попытался оттолкнуть, но смирился, ухватился за поводья, почти повис. Затем доковылял до оставленной сумки, выбросил разбитое, нашёл на обочине другую, из которой уцелела лишь одна бутылка, выразительно хмыкнул.

— Тебе помочь? — Мару подошёл к провожатому, играя концами жёлтого шарфа.

Корвус тряхнул головой и послал горца куда подальше, а потом промыл ссадины вином, шипя и ругаясь. Когда бутылка опустела, сказал:

— Это ловушка. Она оповестила тех, кто её поставил, что по дороге кто-то едет. Нас всех накроет толстой задницец, если задержимся ещё дольше. — И он скривился так, будто не по его вине спутникам пришлось торчать на открытой местности всё это время. — Нам осталось недолго до цели. Потому погоним быстро. Управимся, и вы до темна вернётесь к стоянке на озере. Там что-то вроде зоны ненападения.

— И кто это мог быть? — спросил Бэн, уже давно поняв назначение нити и удивляясь, что до сих пор на них никто не набросился.

— Да любая хитрожопая тварь при монетах, чтоб купить такую нить, — провожатый показал короткий обрывок. — Это не наших краёв вещь. С той стороны Разлучинки делают. Если честно, не вижу смысла ставить ловушку из настолько дорогого товара.

— Ты такой осведомлённый! Откуда всё знаешь? — беспечно спросил Мару.

— Много где был, — глядя мимо него, ответил Корвус и перекинул Бэну остатки провизии. — Ладно, харэ жопы мять. Погнали!

Ещё пара часов прошли без происшествий, за большой развилкой был путевой столб, где провожатый сверился с записями в тетради. Вскоре добрались к ложбине меж двух холмов, откуда дорога, узкая и длинная, уходила стрелой через болотистую низину с блестящей ленточкой реки. Там, где путь пересекал воду, горбился мост, а за ним, почти скрытые поднятой пылью, тащились три знакомых повозки.

— Гляди-ка, догнали, — выдохнул Бэн, только сейчас осознав быстроту Хойхо и Буруна.

Ветер ударил наездникам в спины, закрутился и дунул с низины, прихватив с собой разудалые голоса, которые всклад выводили: «И веры нам не бу-удет, когда разбойник-атаман…» — и тяжёлый раскатистый бас подхватил: — «нас за полночь разбу-удит». Старинная баллада об осаде крепости тянулась над дорогой, путалась в одиночных карликовых деревцах, трескучих камышах и слишком ярком мху кочек.