Рихард Феникс. Море. Книга 3

Клявина Татьяна

Тахиб, которого Багриан приставил к Тавиру, мрачно следовал за господином, но и с подопечного глаз не спускал. Судя по лицу мужчины, то, что творилось на ферме, ему ой как не нравилось. Сам же Феникс едва переставлял ноги, глаза щипало, в горле стоял ком, казалось, ещё мгновение и желудок вывернет наизнанку. Но даже слишком лёгкий завтрак в честь предстоящего банкета готов был покинуть мальчика вместе с сознанием.

Толстый махнул на боковой проход, и процессия, которую возглавляли эти шестеро и завершали ещё человек двадцать, двинулась в указанном направлении. Там было немного полегче: голые стены с дрожащим светом факелов и никаких клеток. Можно было вздохнуть свободно. Здесь не горели

лёгкие от запаха крови. Тавир рано обрадовался.

Вся дальняя стена являлась частью большой клетки. И там, за прутьями толщиной в руку, в луче солнца сквозь дыру в высоком своде, восседала на голых камнях самая прекрасная женщина, которую видел Феникс. И пусть у неё были четыре руки и длинный змеиный хвост. И пусть она, даже сидя, превышала ростом принца Багриана. Пусть её тело покрывали шрамы и синяки. Но всё ещё она была прекрасна. И смотрела прямо на него, на Тавира. Её широко расставленные глаза глядели в самую душу, выжигали в ней мольбу о помощи, запечатывали рвущийся ужас несломимой гордостью.

Тахиб всё же перевёл часть речи владыки, как называл себя толстый. Там, в заточении, была королева Ангуис — Раванасхила, — которая двадцать лет назад подписала с Гристеном договор, что на её племя не будут больше вести охоту, а она, королева, станет собственностью правителя земель, к которым примыкали занятые змеелюдами острова.

— Вдохни, а то сейчас упадёшь, — с грубой заботой посоветовал Тахиб, когда шли по коридору обратно.

В руке мужчины лежал крошечный флакон. Тавир с первого дня суровой учёбы проникся к Тахибу доверием. Тот никогда не бил без предупреждения, всё объяснял очень ясно, и вместо криков и угроз предпочитал ровный тон, повторяя, пока подопечный не поймёт требуемое.

От густой капли на дне флакона защипало глаза. Феникс едва успел зажать нос рукой, чтобы не чихнуть. Но тошнота пропала сразу, в голове прояснилось. Мальчик хотел вернуть спасительную вещицу, но Тахиб велел оставить себе. Ещё путаясь в новом, с иголочки, камзоле, особенно в шёлковых перчатках, крепящихся внутри рукавов у самого локтя, мальчик нашарил карман и опустил туда флакон. Предположил, что с такой экскурсией ещё прибегнет к его бодрящему содержимому. Не прогадал.

Дальше владыка повёл их смотреть, как с живых Боа-Пересмешников сдирали чешую и перья. И если бы Тавир в этот момент не опёрся о руку Тахиба, глубоко вдыхая испарения из флакона, то упал бы прямо там от самого мерзкого и жестокого зрелища, которое ему когда-либо доводилось видеть.

Мальчик не помнил ни обратной дороги во дворец, который больше походил на оранжерею, весь увитый цветущими лианами, ни клеток с узниками и мастеров, переплавлявших чешую на разные предметы, ни суеты сотен слуг. Он прошёл и сел куда велено, и с удивлением обнаружил себя за длинным столом между принцем Багрианом и Тахибом слева от владыки. В руки мальчику кто-то вложил чарку вина и двузубую вилку, блестящую в свете ясного солнца из широких распахнутых окон.

Тавир оглядывался, пока толстый что-то вещал со своей кучи подушек во главе стола, который опускался ступенями, едва не ломаясь под снедью. С каждой нижележащей ступенью одежда людей за ним выглядела проще. Все женщины в зале были обнажены и стояли позади сидящих мужчин; пёстрые гроздья украшений на неприкрытых телах увядали вдали от владыки.

Чтобы не глядеть на яства, от вида которых делалось дурно, Тавир изучал тех, с кем разделял высокий стол. Напротив оказался миловидный юноша, он то и дело подтягивал сползающую с плеч тёмно-зелёную накидку. Под ней не было другой одежды, потому все могли видеть большую татуировку в виде капли и двух скрещённых мечей. Меж юношей и владыкой сидел бородач со сросшимися бровями, не поднимая взгляда от стола,

протягивал руку, хватал первую попавшуюся еду и пихал в рот. Прислуживала ему женщина в годах, увешанная драгоценностями настолько, что казалась одетой. Третьим был старик с длинными усами, которые тянули вниз широкие золотые кольца. Поэтому, чтобы не замарать, старик надел их на оттопыренные уши и вгрызся в зажаренную птичью ногу. За ним и юношей стояли совсем молодые девушки, на голову одной была накинута шаль, скрывающая только лицо.

— Не смотри, — почти не размыкая губ, посоветовал Тахиб и поднял кубок, когда владыка покончил с речью. Тогда же все столами ниже как по команде набросились на яства.

Еда не лезла. Тавир понюхал вино, сделал вид, что пьёт, и отставил. На мясо смотреть не было сил: в памяти чернели провалы клеток с униженными, доведёнными до животного состояния Детьми богов. А мысли о месте, где срывали чешую и перья, и вовсе — невыносимы. Хотелось вдохнуть из флакона, да побольше, чтобы разом всё стало в порядке, но ни одно лекарство, ни одна эссенция не поможет этому прогнившему миру, этому, жирующему на трупах, королевству.

Слуги заметили, что гость за столом владыки не ест мяса, и подали фрукты, но даже их сочный вид и сладкий аромат внушали отвращение. Тахиб проворчал:

— Хоть прикинься, что ешь. Невежливо отказываться. Это всё же дипломатическая встреча.

Мальчик всё понимал, кроме одного: зачем он тут нужен? Хотел спросить у Тахиба, но вдруг услышал из уст владыки знакомое слово и обмер. Багриан, с которым говорил толстяк, рассмеялся, указал на Тавира. Владыка кивнул. Принц посмотрел на юного спутника и весело произнёс:

— Феникс? Кто, он?

Глава 95

Рвать и связывать

Тракт Макавари — Укуджика

Недопитая бутылка полетела в кусты — надоело! Разъехались — всё! — больше не надо туманить мозги, чтобы не видеть Мару. Угораздило же встретиться спустя столько лет, будто их и не было вовсе!

Мару вырос, но остался прежним. Радость первого узнавания сменилась гневом: как мог тот широко улыбаться, когда на сердце Корвуса кошки скребли? Потому сейчас, хоть и раньше условленного, художник направился по объездной в деревню за холмами, где жил знакомый красильщик. Забрать обещанные краски было целью визита, но после встречи с Мару и нахлынувшим прошлым, Корвус вспомнил дочку красильщика, хорошенькую дурочку, которая таскалась за гостем и краснела, стоило парню пересечься с ней взглядом. Да и отец девицы был не против, мечтал выдать её за Корвуса и отправить с ним в большой город.

— Вот возьму и женюсь на ней! Может хоть так встанут на место мозги? Да что ты ёрзаешь, задница?! — прикрикнул на Буруна, который всё оглядывался, перейдя на шаг. Корвус вспомнил фразу Мару про последнее слово и хмыкнул. Ох уж эти поганые словечки. — Грёбаный… Все! — рявкнул он в небо.

Жеребец качнулся вперёд, будто испугавшись, но развернулся и опрометью бросился назад, срезая через кусты и поляны, вброд минуя ручьи, высоко задирая ноги, перемахивал ленты болот. И сколько Корвус не вгрызался тупыми шпорами в бока жеребца, сколько не рвал удила на себя, Бурун упрямо нёсся вперёд, хрипя, брызжа пеной, не считаясь с хозяином. И вскоре показался поворот, за которым они напоролись недавно на нить. Гладкий обрывок путал пальцы в кармане, не давая забыть о себе. Бурун встал до излома дороги, прядая ушам, часто дыша.