Родные дети

Иваненко Оксана Дмитриевна

— В «Малютке Езус» никогда, никогда такого не было! — говорила сестра София.

Сестры удивлялись. Люди еще не устроились, не отошли после войны, а им уже хочется взять ребенка.

Но Мелася Яремовна понимала и говорила грустно и задумчиво:

— Что за дом без ребенка? Никакого уюта. А возьмет малыша — и даже в чужих стенах сразу почувствует себя дома. Хлопоты навалятся — некогда и грустить будет по тому, что погибло.

А Надийка просто не хотела отдавать детей. Это были ее дети, она верила, что в детдоме их

лучше воспитают.

Но Мелася Яремовна понимала ее и не обижалась. Позже и до Надийки «дошло», какое это имеет значение, какое это чудесное, благородное проявление нашей жизни.

Впрочем, она поставила «условие», рассмешившее Меласю Яремовну. Условие заключалось в том, чтобы Надийка сама знакомила будущих родителей с детьми, помогала им выбирать и чтобы это происходило только в дни ее дежурства, когда она обязательно бывает в доме. Когда Надийка ставила этот «ультиматум», у нее по-детски подрагивали губы, она говорила глупости, но Мелася Яремовна хорошо понимала своего ревнивого коллегу. Она рассмеялась и согласилась.

Собственно, Надийка могла только помочь в этом ответственном деле. Что же, пусть это происходит в дни ее дежурства!

Из дневника Надийки

ГРИЦИК

Каждый хочет здоровенького ребенка и чтобы на него был похож, а я вот одна из девятерых родилась рыжей, не похожей ни на отца, ни на мать, и ничего. Мама меня больше всех любила.

Разве уж обязательно быть похожей, и разве родные дети не болеют никогда? Я потому и сердилась долго, когда детей отдавали.

А вот сегодня такой странный случай произошел. Звонит мне из облздрава Саша, чтобы я зашла к ней и принесла все истории детей группы переростков-дошкольников. Я решила, что она хочет меня проверить. Но ведь группа дошкольников не моя, у них я только дежурю, как врач. Может, я диагноз неправильный поставила? Я, конечно, немного испугалась. Саша может быть очень сердитой, никогда не обращает внимания на самолюбие, и никаких смягчающих обстоятельств для друзей у нее не существует. Наоборот, то, что другому простит, мне никогда не спустит. Я взяла папку и быстро побежала.

Смотрю — у нее сидит какая-то женщина, прилично одетая, не молодая, но и не старая, взгляд такой внимательный и серьезный.

— Это врач нашего детского комбината, — говорит Саша, показав на меня глазами, и знакомит нас. — Гражданка желает усыновить ребенка лет трех-четырех из группы переростков. Свидетельства и разрешение у нее есть.

— Вы хотели бы пойти со мной и выбрать? — спросила я. Странно, подумалось, что она уже такого большого попросила. У нас всегда меньших берут, ползунков — лишь

бы из грудного возраста вышел.

— Нет, — покачала женщина головой и улыбнулась. — Я не буду выбирать. Разве мать выбирает себе дитя до рождения? Какое родится, такое и есть, такое и любит. Я не хочу сначала смотреть. Я попрошу только познакомить меня с их историями, чтобы выбрать такого, у которого наверняка никого ни из родителей, ни из родственников нет, и чтобы по возрасту мне подходил.

Странным показалось такое решение — но и понравилось сразу. Я показала ей все истории, и она внимательно их посмотрела.

— Это очень хороший мальчик, — начала было я, когда она взяла первую анкету.

— Не надо, не говорите мне ничего, кроме того, кто у него есть и сколько ему приблизительно лет. Я не хочу сравнивать, выбирать. Пусть это будет по-настоящему моя и его судьба.

Мы отобрали несколько анкет детей, у которых никого не было.

— Это Грицик, — сказала я о первом. — Ему четыре года. И отца, и мать фашисты расстреляли и село сожгли. Никого у него нет, его бойцы подобрали.

— Ну, вот я его и возьму. Я приду за ним сегодня. Только, знаете, я не хочу, чтобы нас знакомили. Какая же мать не узнает своего сына?

— Вам показать фото? — спросила я.

— Не надо, — покачала она головой. — Я уже все обдумала. Его зовут Грицик, вы говорите? Вот и хорошо.

— Вы можете изменить имя, если хотите, — перебила я ее. — Мы дадим свидетельство, и даже перепишем метрику уже с вашей фамилией и с именем, которое вы выберете.

— Нет, — улыбнулась она, — зачем? Имя хорошее, и мальчик привык к нему, ему уже четыре года. То если бы он был грудным! Так вот, когда я приду, вы выйдете с детьми и на голову моего сына положите руку. Я буду знать, что это мой сын, а вы ему заранее скажете, что приехала его мама.

Меня очень растрогала и покорила эта женщина. И на самом деле, какое благородство! Разве мать выбирает себе ребенка до рождения? Разве она не права?

Саша тоже растрогалась, я заметила, она так мягко разговаривала с этой женщиной, расспрашивала.

Я все сделала, как она хотела. После дневного сна я сказала Грицику:

— К тебе твоя мама придет сегодня.

Когда и каким образом это слово становится для ребенка самым родным? Едва начинает лепетать — и уже лепечет и врачам, и няням: «Мама! Мама!»

— Моя мама? — спросил Грицик и весело взглянул голубыми глазенками.

Он, конечно, не помнит своей матери. Его год тому назад принесли в детдом, а до того он толкался между какими-то чужими людьми, точнее, его толкали.

Мы с детьми вышли в зал, стояли там возле аквариума. Грицик все время рядом. Когда дверь открылась и вошла та женщина, я погладила его по голове.

— Грицик! Сыночек мой! — закричала женщина и бросилась к нему.

И Грицик закричал:

— Мама! Моя мама приехала!