Родные дети
Шрифт:
— Извините меня, пожалуйста, может, вы придете завтра, я вам все подробно расскажу и покажу. У нас чудесные дети. Но сегодня у нас исключительный случай. Нам принесли полузамерзшую девочку восьми-девяти дней, мать которой неожиданно умерла. И мы все сейчас занимаемся ею.
Женщина слушала, а из глаз ее текли слезы. Вдруг она взяла меня за руку и сказала:
— Милая, дорогая моя, я вас прошу, сделайте все, чтобы этот ребеночек остался жив. Я возьму эту девочку. Я никого не хочу выбирать. Будьте уверены, мы для
— Подождите минутку, — сказала я, — я позову заведующую или нашу начальницу из облздрава, она как раз здесь.
Я тихонько вернулась в изолятор. Хотя девочку я и не могла побеспокоить, входить мне было страшно. Только бы она выжила, какая счастливая жизнь ее ждет!
— Жива? — шепотом спросила я.
Саша кивнула головой.
— Перемени компрессы. Дай глюкозу.
— Саша! — сказала я, забыв, что на работе я всегда обращалась к ней официально. — Саша, надо, чтобы девочка осталась жить.
— Конечно, — отозвалась Мелася Яремовна. — Это дело нашей чести — спасти такое дитя.
— Александра Самойловна, Мелася Яремовна, выйдите на минутку к этой женщине. Я побуду с девочкой. Эта женщина желает ее удочерить, если мы ее спасем и если у нее никого нет.
Они ушли, а я склонилась над девочкой. Она дышала вроде бы ровнее. Действительно, она дышала ровнее. А я приговаривала:
— Живи, живи, маленькая. Тебе так хорошо будет жить.
Ах, как мне хотелось, чтобы она жила!
Я просидела над ней всю ночь. Мелася Яремовна тоже не ложилась. В девять часов утра, когда нам начало казаться, что минуло несколько дней, как мы у этой кроватки, вошла няня и сообщила, что меня просит к телефону незнакомый мужчина.
— Говорит полковник Навроцкий, — представился он. — Извините, пожалуйста, что беспокою вас столь рано. Вчера у вас была моя жена. Она спрашивает, как девочка, жива?
— Она жива! Передайте вашей жене — мы надеемся, что спасем ее! Из родных никого нет — мы это уже уточнили.
Жизнью девочки заинтересовались и в облздравотделе, и в институте Охматдета. В институте даже обиделись на Сашу: почему девочку не отдали в их клинику? Но Саша только улыбнулась в ответ.
— Мелася Яремовна, Надия, это дело нашей чести — выходить девочку.
Она сама наблюдала за всеми процедурами — а понадобились и камфора, и, конечно, пенициллин, в который она очень верила. А Мелася Яремовна считала, что самое главное — жировые компрессы из ее мази!
Мы с Меласей Яремовной все сами делали, не доверяя даже сестрам.
Вечером приехала жена полковника. Она смущенно прошептала:
—
Я засмеялась и сказала, что пока ее дочери — как она засияла при этом слове! — вливают пипеткой капельки глюкозы и только сегодня попробуют дать одну каплю материнского молока.
Но наша новая знакомая не хотела везти все это домой.
— Я умоляю вас, ну, я умоляю во имя моей дочери, как вы, пошли вам, доля, счастья, сказали — пусть она будет живехонькой, здоровехонькой, пусть это другие кормилицы возьмут, они же деток кормят. Я умоляю вас, оставьте у себя. Это за мою доченьку, не обижайте меня.
Я понимала, ей не терпелось почувствовать себя матерью, заботиться, быть ответственной за ребенка.
Я взяла привезенное ею для наших кормилиц, а шоколад и орехи раздала детям. Она приезжала ежедневно.
На третий день девочка открыла глаза. У нас появилась надежда: она будет жить! Мы даже спросили у ее «матери», как ее назвать:
— Валечкой, Валюшкой, — ответила она и покраснела. — Так муж захотел. — И добавила: — Меня зовут Валентиной.
Потом она рассказала, что мечтали о «Валюшке», о собственной Валюшке они еще с молодых лет.
— Знали бы вы, как он переживает, чтобы Валюшка выздоровела, чтобы ее поскорее домой забрать. А скоро это можно будет сделать?
— Не ранее, чем через восемь недель, — сказала Саша. — Какие бы условия вы ни создали, это будет не то, что здесь, в больнице: и опытные сестры, и лаборатория к услугам больного ребенка. А через два месяца вы можете забрать ее совершенно спокойно.
Я думаю, это было для нее, для Валентины Дмитриевны, как беременность и роды, — вся наша борьба за Валюшкину жизнь. А девочка, между прочим, чудесная. За эти дни ее и не узнать. Она из синего комочка превратилась в настоящего ребенка, и такие тонкие у нее черты лица, правильные, носик — словно выточенный, ушки крохотные, аккуратненькие, как ракушки на реке, и тоненькие бровки.
Но не все шло ровно и гладко. Вдруг на десятый день ей снова стало плохо. Мы снова всю ночь не спали, носили кислородные подушки, и Саша тоже не уезжала домой.
Валентина Дмитриевна просидела целый день и целую ночь в кабинете. Наутро Валюшке стало лучше, и Саша разрешила Валентине Дмитриевне надеть халат и пройти с нами в изолятор. Валюшка спокойно спала, едва шевеля губками.
— Я так переволновалась, — призналась женщина, — будто я и в самом деле ее родила.
Мелася Яремовна провела ее по всему дому, рассказала, как ухаживать за грудными младенцами, показала, как их пеленают, купают, кормят. Познакомила с кормилицей, молоко которой даем Валюшке. Но Валентину Дмитриевну влекло к кроватке Валюшки.