Родные дети
Шрифт:
Она у нас хороший курс охматдета пройдет.
Захожу я к Валюшке и вижу — Валентина Дмитриевна сама не своя.
Смеется и плачет:
— Надийка, смотрите, она улыбается, она посмотрела на меня и улыбнулась.
И правда, Валюшка таращила свои синие глазенки и улыбалась. Собственно, ей пора уже улыбаться, как всем детям такого возраста.
Вот и настал чудесный апрельский день. К дому подъехала машина, из нее вышли полковник и его жена с большим чемоданом.
Ой, какое приданое привезли они Валюшке! Чего тут только не было: розовое атласное одеяльце, белоснежные
— Я все сама сделала, — сказала Валентина Дмитриевна. — А что ее дома ждет!
Я представляю, что ее ждет дома!
— Послезавтра мы уезжаем в Москву. А там уже все родственники знают, что у меня родилась дочь, и ждут ее с нетерпением, чтобы ее увидеть. А потом мы поедем в Германию. Сейчас, Алеша, и ты ее увидишь, — сказала она мужу — высокому полковнику с седыми усами.
Когда я одела Валюшку в ее шикарное приданое (до чего я люблю одевать их!), завернула в атласное одеяльце с вышитым пододеяльником, вынесла ее в кабинет, у полковника задрожали седые усы, хотя он силился засмеяться. А жена, конечно, заплакала.
Валентина Дмитриевна привезла всем конфет и мандаринок. Нас она перецеловала, обещала писать из Москвы и благодарила всех за Валюшку.
Уже садясь в машину, она вдруг сунула нам два пакета. На одном было написано: «Меласе Яремовне от Валюшиной мамы», а на другом: «Надежде Петровне от Валюшиной мамы». Это оказались отрезы на платья. Меласе Яремовне черная шерсть, а мне — бархат цвета фиалки. Вот чудачка!
А Саше она прислала домой корзину цветов.
И мы очень радовались за Валюшку. С такой мамой она будет счастлива.
ОЛЕНКА
До чего мне не хотелось отдавать Оленку!
Я всегда во время дежурства сижу в одной из спален, а не в комнате для дежурных.
Мне хочется, когда ребенок вдруг проснется, чтобы он почувствовал: рядом кто-то родной, близкий.
А вдруг он чего-нибудь испугается!
— Ты глупости болтаешь! — говорит мне Саша.
Но ведь пока Петрусик был маленьким, его кроватка всегда стояла рядом с моей.
Когда я сижу в спальне, я всегда сама себе что-то придумываю о каждом ребенке. Я придумываю им будущее, мне хочется угадать их характеры. А что — уже в три-четыре месяца, не говоря о годе-двух, у каждого есть определенный характер.
Вот Оленка, например. О! Это будет девка! Она вся, как налитое яблоко, за нею только смотри! В семь месяцев начала ходить и по манежику шагает, как хозяйка. А как ест! Ее кормят манной кашей, а она схватит ложечку, зажмет в кулачок и по блюдечку шлеп-шлеп, а сама смеется.
И вот уже целую неделю к нам ходит одна женщина. Муж ее работает охранником в какой-то клинике, а она — швея. Худенькая такая, маленькая, скромно, но аккуратно одетая. Уже собрала все документы — справки о состоянии здоровья, о квартире, разрешение райсовета — и желает обязательно в эту субботу взять ребенка, непременно девочку. Кто-то без меня уже показал ей Оленку, и она, по-моему, на нее посматривает.
Ей
В пятницу приходит снова и говорит:
— Так завтра мы с мужем обязательно заберем девочку. Я уже и в доме побелила, и завтра гости придут, пусть будет как крестины. У мужа завтра выходной.
В субботу опоздали, пришли после обеда, мы детей уже спать укладывали. Наверное, торопились, оба запыхавшиеся. Оба принаряженные, в праздничных, видно, нарядах. Но его, мужа, и вышитая рубашка, и фетровая шляпа не спасают! Такой насупленный, молчаливый, будто на всех сердится. Вот такому и отдавай Оленку!
Мелася Яремовна, наверное, заметила по моему лицу, что я сомневаюсь. Но женщина уже видела Оленку и говорит:
— Хочу, чтобы и муж посмотрел. Пожалуйста, покажите Оленку!
Няня вынесла Оленку. А муж стоит сзади и только искоса посматривает, и ближе подойти не осмеливается, и словно все равно ему.
Жена и за него, и за себя старается, говорит, говорит, суетится.
— Может, еще и Настусю посмотришь? Тут и Настуся есть.
Я быстрее Оленку на руки — и в спальню, и в кроватку. А она уже у нас приученная, свое время знает. Только на подушку, потянулась немного и — вижу, сейчас уснет.
Няня Настусю вынесла.
Муж опять, будто и не смотрит. Но хитрит, наверное!
Жена его спрашивает:
— Ну, какую ты хочешь?
А муж в сторону косит и говорит будто равнодушно:
— Оленку.
Но это, наверное, всегда закон для жены — его желание.
— Пожалуйста, — снова засуетилась жена, — пожалуйста, возьмем Оленку. Давайте ее нам.
Няня пошла за Оленкой и выходит с пустыми руками.
— Она уже спит.
Надо было видеть их обоих!
— Да нет, да как же!
— Жаль ребенка будить, — говорю я, — может, завтра придете?
— Что вы, что вы, пани докторша, он отпросился специально, и гости сегодня, и штруделей напекла. Пожалуйста, мы ее осторожно понесем!
А сама чуть не плачет, и сует узелок с красным одеялом. Муж молча стоит, с таким видом, будто кислицу съел.
Мелася Яремовна мне шепчет:
— Что поделаешь! Не годится, а надо Оленку одеть и им отдать.
Ну, что ж, я одела сонную Оленку. Думаю: «Хорошо, я сама пойду через неделю, проверю, как там Оленке!» Только вынесла в коридор, как подскочит муж ко мне, как схватит Оленку — и поскорее за дверь.
Женщина с нами торопливо прощается и за ним спешит, а он задал по улице стрекача, прижимая к себе Оленку, словно ее отнять кто собирается. И лицо радостное и такое гордое — мол, не подходите, не отдам.
Мы взглянули с Меласей Яремовной друг на дружку и рассмеялись. Несколько дней не могли выбраться к ним. Коля диспепсией заболел, у Бориса простуда, разве пройдет день, чтобы все нормально?
В субботу иду по Ватутинской. На телеграф надо было, вижу — на бульваре кто-то мне кивает, какой-то мужчина с ребенком на руках. Я подхожу — наша Оленка со своим новым отцом.