Родные дети
Шрифт:
Женщина целовала Гришутку, словно и вправду нашла, наконец, своего ребенка, и я уверена, она даже не рассмотрела сначала, какие у Грицика голубые глаза, ровненькие зубки и светлые кудрявые волосики.
Она его на руках понесла в кабинет, и там мы все оформили.
Грицик всем сообщал:
— Это моя мама нашлась.
Она со мной и со всеми воспитателями так трогательно прощалась и так благодарила, что присмотрели за ее (!) Грициком!
У меня язык не повернулся спросить, почему она такого большого берет.
Потом мне уже Саша сообщила — Саше
Муж ее тоже погиб на фронте. Она одна, как перст. Работает учителем.
Ну, за Грицика я спокойна.
ВАЛЮШКА
Сегодня я снова ночевала в «Малютке». Раньше все говорили «Малютка Езус», ну, а я «Езус» отбрасываю, и теперь все говорят: «Пойдем к «Малютке», «Дежурю в «Малютке».
Погода была ужасной. Снег. Ветер.
Мелася Яремовна, я и Саша сидим утром в кабинете и проверяем истории болезни. Саша с утра к нам приехала за материалами, она готовит доклад на конференцию. Вдруг я услышала шум и голоса за окнами. А у нас улочка тихая, редко кто и на машине проедет. Я мигом к окну.
— Мелася Яремовна! Александра Самойловна! Это к нам, я уверена! Что-то случилось!
Действительно, шли к нам.
Впереди милиционер что-то осторожно нес на вытянутых руках. (Так неопытные родители носят детей.) За ним толпились женщины.
Я побежала скорее к дверям.
Дальше прихожей мы, конечно, эту толпу не пустили, хотя любопытные женщины хотели протиснуться в коридор, но Саша строго запретила.
И в самом деле это оказался малыш.
— Понимаете, понимаете, — затрещала женщина в пестром платке. — Я иду покупать два кило картошки. Нет, картошку я уже купила, я лук покупала.
— Спокойно, гражданка, — перебил ее милиционер. — Кому я должен сдать ребенка?
—Дайте все рассказать! — возмутилась женщина в платке. — Так вот, покупаю лук и вдруг вижу — лежит женщина. — Рассказчица наклонила голову и перешла на шепот.
— Так и было, лежит женщина, — тоже шепотом подтвердили и другие женщины.
— Мы наклоняемся, — продолжала первая, в пестром платке, — и видим — женщина без сознания, а возле нее этот ребенок.
— Мы позвали милиционера. Женщину отвезли в больницу, а ребенка принесли сюда.
— А как же! Ребенок почти замерз, вот мы и позвали милиционера.
Пока женщины шептали и тараторили, Мелася Яремовна взяла из рук милиционера маленький холодный комочек с синими ножками и ручками. Это была девочка. Какой ужас! Ей не больше девяти дней! У нее и пуповина не зажила, глаза закрыты, и лишь едва слышный писк вырывался из несчастного тельца. Девочка едва дышала. Мне даже жутко стало.
— И ручки, и ножки обморожены, — сказала Мелася Яремовна, — Надия Петровна, быстрее несем в изолятор. Велите приготовить кроватку, ватный конверт.
— И жировой компресс, — бросила Саша, едва выпроводив пришедших женщин и уже расписавшись у милиционера о приеме ребенка.
— Оно умрет, несчастное дитя! —
— Это в «Малютке Езус» без пересадки посылали на небо, а мы постараемся, чтобы оно еще пожило, — не удержалась я, чтобы не ответить вслед.
До чего же мне было жаль эту кроху, этот маленький носик, посиневший и уже заострившийся.
— Пневмония, — сказала Саша. — Если бы все-таки удалось спасти!
Вскоре нам позвонили из больницы, что мать умерла.
Целый день я и Мелася Яремовна не отходили от ребенка, поили водой из пипетки, устроили ватный конверт, как для недоношенных, ставили компресс на маленькую грудку, а он даже не стонал. Откуда взяться стону в таком крошечном тельце? Дитя лишь едва слышно сипело. Вечером Мелася Яремовна попросила меня побыть возле дитяти, а сама закрылась в кабинете и что-то толкла, взбивала, разминала, потом вынесла в баночке какую-то мазь.
— Чем вы мажете? — спросила Саша. Она в третий раз приехала к нам сегодня.
— Это, извините, Александра Самойловна, мазь, приготовленная по моему собственному рецепту. Я уверяю вас, вреда от нее не будет, я все-таки и фармацевт, и косметичка и знаю толк в мазях. Видели бы вы, какие пани и панночки доверяли мне свои лица!
Но Саша все же подробно расспросила, из чего состоит мазь, и все записала. Не потому, что не доверяла Меласе Яремовне, а чтобы точно отметить в истории болезни. Где-то около семи мы решили было, что малютке конец, но Саша позвонила, чтобы немедленно привезли пенициллин.
Мы втроем стояли у ее кроватки. Это было почти невозможно, но нам так хотелось спасти это создание.
Неожиданно нас позвали. Пришла няня и сказала:
— Там приехала какая-то пани. Она хочет посмотреть на детей и выбрать себе.
Никому из нас не хотелось отходить от дитятки, за жизнь которого мы боролись, но Мелася Яремовна сказала:
— Вот не вовремя. Пойдите, пожалуйста, Надия Петровна, но не задерживайтесь долго.
— Надя, сходи ты, — сказала и Саша, — но постарайся побыстрее вернуться. А мы пока введем пенициллин.
В кабинете ждала дородная, лет сорока пяти, добротно одетая женщина. Она заговорила кротко и несмело — так, как говорят домашние хозяйки, очень редко имеющие дело с учреждениями.
— Мой муж, полковник, приехал, наконец, в отпуск. У нас нет детей и не было никогда. Но мы решили, если он вернется с фронта живым и здоровым, обязательно взять ребенка.
Мне очень захотелось показать этой симпатичной женщине наших ползунков. Я почему-то сразу решила, что она выберет Оленку. Оленка собою видная, круглолицая, с большими карими глазами — непременно Оленку. Но мне не хотелось вести ее сейчас в коридор, через окно которого мы показывали детей. «Мамаши» обычно интересуются нашим домом, им нужно выдать халаты, показать некоторые подсобные помещения, обо всем рассказать. Это занимает не меньше часа, а с любопытными еще больше. А я беспокоилась, — что там с нашим дитятком. Возможно, нужна помощь, и я сказала как можно любезнее: