Роман… С Ольгой
Шрифт:
Он очень сильный! Мне с ним тяжело бодаться. О таких, по-моему, говорят:
«Бешеный, стремительный, неукротимый!».
Юрьев прёт, как вездеходный танк. Лезет напролом. Он меня несёт уже, наверное, пятый километр. Останавливается, чтобы отдышаться, подбросить моё тело, через силу улыбнуться и посмотреть на линию горизонта, которая с каждым его шагом непрерывно удаляется.
— Ты гонишься за солнцем? — прикасаюсь к его коже на парусящей от сбитого дыхания скуле. — Дыши носом, мальчик.
— Мальчик? — обращается ко мне лицом, запуская бег желвака на одной щеке.
—
— Я сейчас тебя брошу, Куколка!
Хорошо прикладываю кулаком в грудь нахала.
— Приехали, — по-воровски оглядывается. — Никого! Отлично.
— Что? — я открываю рот, а Ромка ставит меня на землю.
— Посидим здесь. Мне нужно перевести дыхание, Лёлик.
— У-у-у, мой зверь! — коверкаю слова и двумя руками дергаю Ромкины подрагивающие щёки.
Помимо колоссальной силы, он обладает несдержанным характером. Вернее, энергичным, вероятно, импульсивным. Пока я медленно прихожу в себя и спокойно разминаю ноги, Юрьев мостится за моей спиной, прижимается к пояснице чем-то твердым, пристраивается, крепко обнимая мой живот.
— Оль, я хочу, чтобы мы стали мужем и женой, — говорит в висок, обдавая жаром кожу. — Слышишь?
— Да.
— Не тяни с ответом. Черт! Ни хрена себе, как штормит, да?
— Да.
— Можно сто лет ходить, взявшись за ручки, изображая при этом как будто крепкую, стабильную, уверенную пару, и не являться ею на самом деле, а можно чувствовать… Я чувствую! Болит в груди, когда ты не рядом. Околдовала, бестия?
— Да.
— Да — это твой ответ или…
— Я согласна с твоим утверждением. И да, Ромочка, я околдовала. Ты упал мне в глаз на том шуточном параде, когда пыжился, героя изображая.
— Шуточном? Пыжился?
— Маленькие солдатики в криво, косо скроенной форме. Но сейчас…
— Сейчас? — Юрьев настораживается.
— Тебе идёт этот цвет! Красиво сидит и ты, как мне кажется, возмужал.
— За один месяц? — не верит, не понимает, не осознает, к чему идём.
— Я была у твоей матери, — неожиданно мычу, опустив голову.
— Зачем? То есть…
— Стандартный осмотр. Справка нужна была, а специальность твоей матери такова, что…
— Ты здорова, моя Лёля?
Я здорова, и я, как это ни странно, хочу стать его женой. Но, похоже, соответствующий момент только что упущен.
— Юрьев! — горланит какой-то парень, размахивая руками.
— Это Красов? Костя? Блин, Оль, это Костя, о котором я говорил. Сейчас и познакомимся.
Глава 3
Двадцать лет спустя
С некоторых пор я перестал поправлять людей. Не реагирую на ошибочные мнения, считая их сугубо личными. Не то чтобы неправильными, но необъективными. Скорее, субъективными.
Улыбаюсь, когда подспудно ощущаю в выражениях нескрываемые издёвки, ехидцу и под.ёбы. Отфильтровываю, особо не зацикливаюсь и спокойно пропускаю мимо. С Богом! Пусть идут к чертям и не портят карму.
Вальяжно
Выдрессировал стоическую выдержку, о которой знал исключительно с родительских мудрых слов. Специально надрочил дрянной характер, чтобы не тратить время на подобных пустобрёхов, каким, например, является Александрушка Фролов, начальник по «золотым бумажкам» в фирме, которой владеет на правах единоличия и нестрогой власти, почти демократии, мой старый знакомый, вероятно, друг детства, Костя Красов.
— Юрьев, ты обнаглел и слишком задираешь нос! Не пучит от такого самомнения? Рожа у тебя холёная, а запросы сплошь барские. Дворянином заделался? Ты хоть бы иногда оглядывался на шефа.
— Зачем?
— А вдруг Котян против твоих методов ведения дел, но по незнанию или слабости характера не может отказать тебе? Ещё бы! Такому беспредельщику скажешь «нет», получишь шилом в глаз, — причмокнув, вынимает изо рта сигарету «наш писюша». Почти как «наша мымра», но только в тысячу раз объективнее, а не только хуже. — Иногда необходимо затягивать поясок и поддерживать брюхо двумя руками, предварительно глотнув язык и закатав губу. Привык жить на широкую ногу?
— Нет.
— Знаешь, что означает: «А денег на сегодня нет!»?
— Нет.
— Это означает, Рома, что печатный станок требует заправки государственными чернилами, — вынув изо рта сигарету, давит, что есть мочи, прокручивая недоокурок в хрустальной пепельнице, стоящей на его столе.
— Ты платишь моим людям из своего кармана, периодически включая МФУ? — с широким нескрываемым зевком лениво отвечаю, разглядывая при этом ногти на одной руке.
— Ром, отдает подкупом, ей-богу. Не считаешь? Не находишь, что это откровенный шантаж с целью нажиться на слабостях другого? Юрьев выкручивает «Саше» руки, чтобы угодить своей братве, — по-моему, кое-кто сменяет гнев на ласку и слабенькую милость. — Я не отрицаю, что работа проведена на должном уровне; отдел пахал, как проклятый, не поднимая головы, ты впрягался с полной отдачей, но…
— Так подкуп или шантаж, Фролов?
— Какая разница! — счетовод теперь отшвыривает дорогую перьевую ручку, которая пару раз подпрыгивая и отталкиваясь от стеклянной поверхности его рабочего стола, наконец-то упирается в элегантный — под стать хозяину — бортик органайзера из навороченного и дорогостоящего канцелярского набора. — Ты сидишь в моем кабинете и давишь авторитетом. Премии, премии… Вам бы только брюхо набить! Потерпите и будет счастье, когда Костя закроет Астафьева, пройдясь по всем параграфам. Они ведь даже не ударили по рукам, а о полноценном контракте речи вообще нет, а ты завалился сюда и колотишь кулаком по столу, требуя финансового вознаграждения. Твой отдел…