Роман
Шрифт:
Роман, не видя ничего, крикнул Горбатому:
– Гони!
– Нннооо! – закричал Горбатый, злобно глянув на лошадь, и телега понеслась по пыльной дороге, мимо изб, обгоняя бегущих на пожар баб, ребятишек и редких мужиков.
Роман высунулся из-за сермяжной спины Горбатого и впереди, в сумятице зелени, изб, бабьих платков, вдруг увидел большие, взвихренные сухим ветром языки пламени. Пламя было жадным, сильным, оно сразу затмило все остальное, и Роман уже не помнил, как оказался возле пылающего
Это была изба Степашки Ротатого – не слишком богатого, но и не бедного мужика с многодетной семьей. Жену его Роман и заметил первой в толпе мечущихся вокруг женщин, – беременная, невысокая, с длинными, изуродованными работой руками, она кричала истошным голосом, переходящим в плач и причитания, поднимая свои руки и обхватывая ими маленькую, обтянутую темно-синим платком голову. Вокруг Ротатихи (именно так по-местному звали жену Ротатого) плачущей оравой толпились ее дети – один меньше другого.
Изба горела со стороны сенного сарая, вплотную стоящего торцом к избе и пылающего, как факел. По-видимому, возгорание сена в сарае и послужило пожаром.
Пламя перекидывалось уже и на хлев.
– Свиней, свиней отопритя!!! – истошно кричала Ротатиха, не замечая, что свиньи, корова и теленок были выпущены и мешались с толпой, которая росла с каждой минутой. Бабы и ребятишки бежали со всех сторон. Имущество Ротатых выносилось из избы и сваливалось прямо в толпу. Мешки с мукой и зерном, самовар, половики, грабли, сундук, тулупы, все это валялось в пыли на дороге. Две босые бабы, пятясь и браня друг дружку за нерасторопность, стаскивали с крыльца большую деревянную ступу.
Какой-то старик, высадив окошко, передавал из избы плетеные короба, подушки и бутыли, а Сидор Горбатый ловко принимал их и передавал бабам, которые оттаскивали все это дальше и клали на дорогу.
– Марфуша! Марфуша!!! Марфуша!!! – закричала Ротатиха, оглядываясь по сторонам. – Где Марфуша?! Марфуша!!
– Да вот она! – выкрикнула седая сгорбленная старуха, с перепачканными мукой, трясущимися руками.
Марфуша – девочка лет десяти подбежала к матери и, обняв ее, громко заплакала. Другая девочка, поменьше Марфуши, стояла на месте и, прижав грязные кулачки ко рту, непрерывно пищала, словно зверек, глядя на пожар округлившимися глазками.
А деревянная крыша тем временем занялась уже вся.
Пламя с могучим треском трепетало на ветру, угольки и головешки падали вокруг.
– Ох, Степан, Степан, а и что ж ты нас покинул-то, Степааан! – заголосила Ротатиха пронзительным голосом. – А и горит-то вся наша справа-то, Степаааан!
– Ооох, лихо мне, и что ж это и делается! – заголосила в свою очередь сгорбленная старуха, всплеснув руками. – Как же и это теперича-то и жить-то будем!
– Ох, Степааан, ахти, Степаааан! – вопила Ротатиха, обхватив
– Ах и что ж таперича нам и делати, а и как же нам, Христе Боже наш, и жить! – голосила старуха.
С крыши сыпались горящие дранки. Одна из них угодила Горбатому на спину, он завертелся, отряхиваясь и с руганью пятясь от окошка.
Дед, сидящий в избе и передающий через окно всякую рухлядь, что-то закричал ему, – видимо, браня за малодушие.
– Что же ты, старый черт, думаешь?! – завопила старуха, семеня к окошку и загораживая лицо от пламени. – Погореть ты решил, окаянный?! Лезь сюды, щас крыша повалится!
Старик что-то кричал из окошка, показывая какие-то тряпки, но старуха подбежала к окну, схватила старика за волосы и, отвернувшись от жаркого пламени, потянула его из окна. Старик вместе с тряпками и черным валенком вывалился из окна в помятые флоксы сломанного палисадника и, поднявшись, хромая, погнался за старухой, размахивая кулаками и глухо выкрикивая:
– У, дура чертова!
Старуха, скрылась в толпе, а он, оглянувшись на пылающий дом, перекрестился и, махнув рукой, пошел через дорогу под ракиты, бурча и плача.
Вдруг толпа расступилась, и к палисаднику выбежал сам Степашка Ротатый, худой, высокий мужик с черной всклоченной бородой. Выбившаяся из портов рубаха его была мокра от пота, он тяжело дышал, сжимая в руке топор.
За ним стояло несколько мужиков, с которыми он, по-видимому, что-то рубил в лесу и теперь прибежал сюда.
– Степушка! Степушка!!! – завопила Ротатиха, подбегая к Степану и обхватывая его руками.
– Кормилец наш, сыночек, а и вот как мы таперича и жить-та будем! – Воющая старуха тоже приникла к Ротатому.
Плачущие дети обступили их.
Вдруг Степан с размаху бросил топор и двинулся к пылающей избе. Женщины завопили, повиснув на нем, мужики стали его останавливать, хватая за руки.
– Нет! Нет!! Нет!! – хрипел Ротатый, вырываясь.
Перекошенное лицо его было страшно. В этот момент из толпы выскочил Парамоша Дуролом и, бухнувшись на колени, стал быстро креститься двумя руками, выкрикивая:
– Сбылося! Сбылося! Сбылося! Пожирая – пожирай! Пожирая – пожирай! Пожирая – пожирай!
– Госпооодииии! И что ж это все деется! – завыла какая-то баба.
– Нет! Нет! Не дам!!! – рычал Ротатый, вырываясь.
– Степа!! Степа!!! – вопила Ротатиха.
– Держи его, сгорит! – кричали мужики, хватая Степана.
– Пожирая – пожирай! Пожирая – пожирай! – выкрикивал, крестясь, Дуролом.
Наконец Степана Ротатого завалили на траву, и он зарыдал, бессильно обняв землю.
– Покатимся и по миру катучим камушком! – выла над ним жена.
– Господи! Ох и Гооосподиии! – выла старуха.