Рождение света. Том первый

Каплун Перл

– И кому же выпала честь стать вашей спутницей жизни? – с улыбкой на устах справился я.

Вероятнее всего, это какая-то жеманная дурочка с длинной родословной и солидным приданым. Сухая римлянка с крючковатым носом и тонкими бледными губами, которая рядом с горячим испанцем Чезаре будет выглядеть весьма прескверно.

– Дочери главного архитектора Рима, синьорине Розалии Романо, – промолвил Борджиа, потянувшись рукой к кубку с вином.

Имя будущей супруги гонфалоньера молниеносным рокотом грозы ударило в моём рассудке. Совпадения, как десятки горных ручейков,

сливались в единое русло, но я пока не спешил с выводами.

– Что-то вы не очень воодушевлены предстоящей встречей… Вас расстраивает подобная перспектива?

Борджиа не сразу решился на ответ; делая вид, что занят пищей, он нарочно растягивал мгновение.

– Мне не доводилось прежде видеть синьорину, – вскоре промолвил он. – Но её отец – достойный и уважаемый человек.

Другого ответа я и не смел услышать: персона девушки не играла для него никакой значимости. Однако для меня данное обстоятельство стало основополагающим: со всей вероятностью девушка в исповедальне и девушка, о коей молвил Чезаре, – это один и тот же человек.

– Раз так, то я решительно настроен отправиться вместе с вами, – настойчиво промолвил я.

Он поднял взор в мою сторону, не скрывая подлинного удивления.

– Со мной? – подал голос Борджиа. – Но… Для чего вам это?

– Любопытство, – немедля ответил я. – К своему упущению, я не успел обрести знакомств среди римской знати, предпочитая много более скромное общество, но судя по тому, что сама судьба свела нас, синьор Борджиа, мне пора выйти в свет, переставая сидеть в уютной золотой скорлупке.

Встав из-за стола, я был преисполнен позвать Сагрет, дабы отдать необходимые распоряжения, но Борджиа остановил моё рвение своим беспочвенным смятением:

– Но… Синьор Романо может неправильно понять…

– Полагаю, он воспримет это весьма здраво: вы прибыли с другом, который решил оказать вам посильную поддержку, – произнёс я медленно, теряя терпение.

Но Чезаре замотал головой, словно я держал его в плену и собирался предать самым жестоким пыткам.

Упрямец. Он сам вынудил меня решить вопрос иначе.

Сцепившись с ним глазами, я заставил его застыть, почти что не позволяя сделать вдоха, и, полностью направив на него влияние, склонил голову набок, делая вид, что просто поправляю ворот платья.

– Я пойду с вами, – заверил я непоколебимо, пробуждая Борджиа дать положительный ответ. – Как порядочный человек, я просто и помыслить теперь не в силах, дабы оставить вас без своей протекции. В конечном счете, вдруг вам вздумается узнать получше свою невесту? Тогда моё присутствие окажется весьма кстати – я смогу занять её отца какой-нибудь бесполезной беседой…

Гонфалоньер молча кивнул и, испив до дна из кубка, встал из-за стола, взглядом разыскивая остальные предметы своего наряда.

После недолгих приготовлений мы оседлали коней и направились к вилле Романо в сопровождении угрюмого Микелетто. Было видно невооружённым взглядом, каким подавленным выглядел Чезаре…

Несчастный, всю жизнь ведомый волей властного родителя… Удивительное сходство? Судя по всему, он так же, как и я, пытался и пытается

доказать отцу, что чего-то стоит… Но как докажешь слепцу, что ты умеешь писать шедевры? Никак. Мне понадобился не один амер для понимания сей примитивной истины, а у Чезаре на это слишком мало времени – всего лишь короткая человеческая жизнь.

Вскоре цоканье подков по неровной дороге набило мне оскомину и я решил разбавить надоедливую тишину, дружелюбно поддержав гонфалоньера:

– Вы зря придаёте этому столь большое значение, синьор Борджиа. Брак – это не приговор… Скорее небольшое обременяющее условие.

Всегда дивился, для чего смертные придумали такое понятие, как брак? Давать голословные клятвы у распятия на виду у сотен глаз и надменного священника в том, как вы благоговеете перед своей пассией, вверяя ей руку и сердце, хотя это может быть наглый низменный обман. Тратить годы и так краткой жизни не на развлечения и потакание своим желаниям, а на однообразие и скуку: чтобы каждый день засыпать и просыпаться рядом с той или тем, кого по итогу станешь презирать и ненавидеть. Фарс! Но даже если представить идиллическую картинку словно в доброй и наивной сказке, что чувство реально и взаимно, то всё равно исход один – расставание. По причине остывания порыва или смерти. По моему стойкому убеждению, брак не сможет привнести ничего, кроме разочарования.

Сейчас Чезаре походил на загнанного зверя, что сидит в своей клетке и с грустью следит за дорогой, поминая былую свободу, коей у него никогда и не было. Он недоуменно посмотрел на меня, и в потерянном взгляде читалось желание всё бросить и бежать куда глаза глядят. Будто если он сегодня доберётся до виллы невесты, то попадёт в ловушку, из которой ему уже не выбраться.

– Если бы можно было отказаться от этого, то я бы отказался, – произнёс он, полностью подтверждая мои предположения.

– Вы вольны отказаться, – изрёк я с намерением распалить в нём большие метания.

– Не могу, – на выдохе ответил он.

Бедняжка… Он даже не понимает, что сейчас полностью находится под моим влиянием, готовый вывернуть наизнанку свою душу и сознание.

– Почему?

– Понтифик…

Ну конечно же. Во всём виноват отец, а не твоя неспособность оказать жёсткое сопротивление.

– Разозлится?

– Будет огорчён, но даже не в нём я вижу первопричину, – проговорил он горько. – Моя сестра тоже считает сей брак весьма необходимым.

– Прекрасная Лукреция? – восторженно произнёс я, складывая руки на груди и делая вид, что очарован синьорой Сфорца. – Видел её однажды мимолётно. Живой ум и красота – дьявольское сочетание для женщины.

После моего ненавязчиво брошенного комплимента лицо Чезаре вспыхнуло и его сердце стало бешено биться в груди. Неужели ялутс верны и гонфалоньер действительно испытывает столь незавидный грех по отношению к собственной сестре?

Какое же это упоение – наблюдать над чаяниями смертных, что вынуждены жить, обуреваемые собственными страстями и переживаниями, ничего не подозревая о том, что грош цена их чувствам и амбициям. Их всех ждёт лишь одно – забвение.