Рождённая на стыке веков
Шрифт:
Я прижалась к его груди.
– Нет! Прошу Вас, господин, заберите меня с собой, – заплакала я.
– Это невозможно, ласточка моя. Там, где я буду, стреляют, там опасно. Мне спокойнее будет, если ты будешь жить у матери. Вот и Бахрихон с тобой останется, ей всё равно некуда идти. Она не оставит тебя. Аллах позволит, свидимся ещё. Время не ждёт, мне пора, – тихо сказал он, взяв в ладони моё лицо и целуя в лоб, в щёки, нос и в глаза.
Потом, крепко поцеловал меня в губы и резко отпустив, быстро вышел из комнаты. Тогда я не знала, что вижу его в последний раз.
Забегая
Отец мой, погиб летом в бою с красноармейцами, мои братья, Батыр и Бабур, пропали без вести и никто не смог сказать, живы ли они или их тоже убили. Мать горевала до зимы, но однажды, мы с Бахрихон опа нашли её в снегу, за домом. Как она ночью оказалась там, не знаю. Утром, мы её похоронили.
Наступали голодные дни, продукты таяли на глазах, но таких, как мы, было множество. Работы нет, правда, красные, как мы их называли, раздавали беднякам зерно и даже муку, которые отнимали у богатых. Люди были растеряны, паника охватила всех. Весной, когда не осталось ни картошки, ни лука, ни моркови, а сажать было нечего, за зиму люди съели все свои припасы и то, что получили от красных, которые захватили власть в свои руки, Бахрихон опа решительно встала.
– Всё! Чего сидеть сложа руки? Мы так с тобой от голода умрём. В город поедем, там, я слышала, как эти красные говорили, заводы и фабрики работают, рабочих набирают. Я, правда, не поняла, что значит заводы и фабрики, наверное, посевные поля, но всё лучше, чем тут без дела сидеть. Поедем до станции, а там, как получится. Вон и Хадича с дочерью хочет уехать, тут с голода пухнем. Собирай вещи. Твоё золото ни продать, ни обменять на продукты нельзя. Закопаем его за домом, может быть когда-нибудь пригодится. А сейчас нам в тягость будет. Есть немного муки, я лепёшки испеку, ты тандыр разожги. В дороге понемногу есть будем. Больше ничего нет, – сказала Бахрихон опа.
Я послушно вышла во двор. Хорошо, одежда у меня была, Турсун бай мне привозил. Надев нимчу (безрукавка из чёрного бархата с ватной прокладкой изнутри) и завернувшись в большой, шерстяной платок, я вышла во двор. Через час, стенки тандыра побелели от жара и к вечеру лепёшки были готовы. Немного поев, Бахрихон опа взяла старый кетмень.
– Заверни свои украшения в старый платок и сунь в хум (глиняный кувшин) пойдём за дом, закопаем их, – сказала она мне.
Я послушно сделала всё, что она мне сказала. Оставив только маленькие серёжки в ушах, остальное мы закопали под яблоней. Бахрихон опа вырыла яму поглубже и положила на дно хум. Присыпав яму землёй, она разровняла землю и утрамбовала ногами.
– Запомни это место. Когда-нибудь ты вернёшься сюда. Никто не догадается в старом, полуразвалившемся доме, искать золото, – сказала Бахрихон опа и унесла подальше кетмень, бросив его во дворе.
Ранним утром, вышла и Хадича с дочерью, это соседка, жившая в кишлаке.
– Ну что? Вы готовы? Эргаш акя согласился отвезти нас до станции за две лепёшки. Ты дашь одну и я одну дам, – сказала она.
Мы вышли из дома и вчетвером сели в арбу, запряженную ишаком. Дочери Хадичи было лет четырнадцать. Муж и сын ушли с басмачами и не вернулись. Весть о гибели их и многих других мужчин, быстро разошлась по селу, многие
Всех пугало неизвестное будущее. Кто-то говорил, что советы никого в беде не оставят, кто-то в это совсем не верил. Но что они могли? Просто выжидали.
Уезжая из родного кишлака, я не знала, что ждёт меня впереди. Я была напугана, как и все, не зная, что ещё можно ждать от жизни. Бахрихон опа придавала мне силы, с хмурым лицом, она крепко держала меня за руку.
– Аллах, да не оставит нас, своих смиренных рабов, – тихо говорила она.
И эти слова придавали мне хоть немного уверенности.
– Аминь… аминь… – лишь повторяла я, испуганно озираясь вокруг.
Впервые в жизни, я уезжала так далеко и это пугало меня. Что меня ожидает… кто знает.
Мы долго ехали по просёлочной дороге, оставляя за собой клубы пыли. Ишак, опустив голову, медленно брёл, волоча за собой арбу. Я благодарила Турсун бая, который велел нам с Бахрихон опа взять с собой ватные чапаны. Укутавшись в них, мы холода почти не чувствовали. Я посмотрела на дочь Хадичи, на ней была телогрейка и тёплый платок на голове, но ноги были открыты и мёрзли в каушах (полуоткрытая обувь).
– Хафиза? Прижмись ко мне, я подолом чапана укрою твои ноги, – сказала я ей.
Хадича с благодарностью посмотрела на меня.
– И ты прижмись, Хадича, ко мне подвинься, у меня тоже чапан. Ехать, наверное, ещё далеко? – спросила Бахрихон опа, укрывая ноги женщины, которая тут же придвинулась к ней и собрала свои ноги, согнув в коленях.
– Я никогда никуда из кишлака не выезжала. Не знаю. Эргаш акя? А до станции этой далеко? И какой он, поезд? Вы же видели… это, как Ваша арба? – спросила Хадича.
Она, кроме лошадей и ишаков, другого транспорта просто не видела и не знала.
– Смешная ты, Хадича. Поезд – это железная повозка, их много и они привязаны к друг другу. Вагоны называются. И едут они по железным линиям. Сама увидишь, правда ехать ещё далеко, – отвечал старик, с тюбетейкой на голове, перевязанной платком, укутавшись в ватный, старый, залатанный в нескольких местах чапан.
Мне стало жаль его, его семья тоже голодала, перебиваясь от случая к случаю, они варили из муки на воде похлёбку, масла или жира вообще не было, но его жена и трое взрослых детей, две дочери, замуж которых выдать было непросто и младший сын, лет восемнадцати и этому были рады. Постные лепёшки скрашивали скудный обед. Я полезла в мешок и с трудом достала чапан из бекасама (плотный материал в разноцветную полоску) и протянула ему. Бахрихон опа улыбнулась. Это был дорогой чапан, в городе, его можно было обменять на продукты, но она промолчала.
– Эргаш акя, возьмите. Ваш совсем прохудился, старый стал, – сказала я.
У старика округлились глаза.
– Что ты, дочка? Это дорогой чапан, самим пригодится. Вот две лепёшки дадите и мне хватит, – испуганно ответил старик.
– Берите, Эргаш акя. Мы всё-таки в город едем, дай Аллах, не пропадём, – зевая, сказала Бахрихон опа.
Я ей благодарно улыбнулась. Правда, вещи были мои, всё подарки Турсун бая, но я считала, что если мы вместе, значит и вещи общие. Я опять полезла в мешок и достала пару своих платьев.