Рождённая на стыке веков

Баширова Шаира

– Пей, дочка, ты первая пей, измучилась совсем, – участливо сказал мужчина, протянув мне кружку, придерживая ручку платком.

Я с жадностью отпила и улыбнулась.

– Спасибо. Вы добрый, – сказала я.

– А зачем злым быть? Какая польза? А вы мать и дочь, значит? В Ташкент решили ехать? – спросил он, подавая кружку Бахрихон опа и с любопытством нас разглядывая.

– В Ташкент, говорят, там работать можно. Завод и фабрика есть. В кишлаке работы нет и есть нечего, –

не отвечая на вопрос о нашем родстве, сказала Бахрихон опа.

– В городе полегче будет. Нужно будет, наверное, обратиться к… даже и не знаю, теперь к кому обращаться. Чёрт… Ладно, я сам работаю на заводе, на тракторном. Помогу Вам и с жильём, и с работой. Иначе, в большом городе потеряетесь. К директору вместе зайдём, он мужик добрый, не откажет. Правда… сначала долго учиться придётся. Только, видать, Вашей дочери ещё восемнадцати нет… или есть? Смотрю, кажется, у вас и документов нет… вот оказия, – последние слова он сказал на не знакомом нам языке. Я почему-то запаниковала.

– У нас есть бумаги, ну… что я Халида Рахматова, а она Бахрихон Нуркозиева. Вот моя бумага, она всегда при мне. Турсун бай велел при себе держать, – вытащив помятый листик из кармана нимчи и протягивая мужчине, сказала я.

Бахрихон опа последовала моему примеру и тоже быстро вытащила свою бумагу и протянула ему.

– Ясно… по этим бумагам вам выдадут новые документы, удостоверящие ваши личности, эти слишком примитивные. Меня зовут Мирза, я киргиз наполовину, мать моя киргизка, отец узбек, – сказал мужчина, увидев наши лица, в которых стояли испуг и удивление.

Мы тут же спрятали наши бумаги обратно. Мирза ещё говорил о вещах, нам совсем непонятных, а мы слушали, раскрыв рты от удивления.

– Большие перемены грядут. Из Петрограда сводки приходят, власть перешла в руки советов, товарищ Ленин, теперь наш вождь. Слышали? Свергли последнего хивинского хана. Скоро всем им придёт конец и эмиру бухарскому тоже, – говорил Мирза.

Под его голос, который словно убаюкивал, я, прислонившись, уснула. Ехали почти двое суток, лепёшки заканчивались, но Мирза нас угостил варёной картошкой и даже солью посыпал. А мы отламывали ему по кусочку лепёшки, запивая чаем из листьев смородины. В политике мы с Бахрихон опа совсем не понимали. Это было нам чуждо.

– К Ташкенту подъезжаем. Минут через сорок, поезд остановится. Вечереет, сегодня не успеть, завтра с утра пойдём на завод. У меня комната от завода, маленькая, правда, да и постель одна… ну, что-нибудь придумаем, – сказал Мирза.

Хадича с дочкой ехали молча, к нам подходили пару раз, мы им чаю наливали и на этом всё, решили идти каждый своей дорогой.

– Как же мы одни, в большом городе? Никого ведь не знаем, – спросила Хадича, когда Бахрихон опа сказала ей, что они должны разойтись.

– Не пропадёте, лучше уж отдельно. И так мы навязались этому доброму человеку, – твёрдо сказала Бахрихон опа.

Я растерянно смотрела на их лица и мне стало жаль их.

– Опажон, Хафиза ещё так молода, ей всего четырнадцать лет. Может… может

мы вместе… – начала говорить я, но Бахрихон опа строго посмотрела на меня.

– Ты в четырнадцать уже матерью была. Так лучше будет. Мне о тебе заботиться или о них? – ответила женщина.

Я не знала, почему Бахрихон опа так заботится обо мне, только в её глазах я видела доброе ко мне отношение. И я относилась к ней не иначе, как к матери.

Когда поезд наконец медленно остановился, Мирза взял наш мешок и пошёл к выходу.

– Не задерживайтесь, идите за мной. В темноте и потеряться можете, – сказал он, расталкивая людей и продвигаясь вперёд.

Я оглянулась и увидела, как Хадича и её дочь стоят и печально смотрят нам вслед. А что я могла? При всей своей доброте, мне нужно было думать и о себе. Бахрихон права, время тяжёлое, каждый сам за себя.

Выйдя из вагона, мы поспешили за Мирзой. Ночь, так быстро наступавшая, пугала. Мирза договорился с арабакешом, чтобы он отвёз нас к нему домой. Тот согласился, когда Мирза дал ему четверть буханки серого хлеба.

– Садитесь, ехать долго, – сказал он, положив мешок на дно арбы.

Нам он велел сесть на мешок и держаться за края арбы, что мы с Бахрихон опа молча и сделали. Мирза сел рядом с арабакешом и молодой парень стегнул плёткой старую клячу. Откуда у паренька была лошадка в столь тяжёлое время, я не задумывалась, скорее всего, из-за возраста животного, у него её не отобрали. Ехали и правда долго, в темноте я едва различала строения вдоль дороги, мы проезжали мосты через небольшие реки, ехали по пыльным дорогам, потом свернули с дороги и поехали по неровной, глиняной дороге. Часа через полтора, парень остановил свою измученную лошадь и Мирза спрыгнул на землю. Из своего вещевого мешка, он достал обещанный пареньку хлеб и достал из арбы наш мешок.

– Ну что? Пошли. Вот мой дом, – сказал Мирза, показывая на одноэтажное, длинное здание, кажется, побелённое, в темноте разглядеть было трудно.

Мы вошли в здание, огороженное покосившейся оградой и пошли по тёмному коридору. Мирза уверенно шёл в темноте и подойдя к своей двери, вложил ключ в замок. У меня от волнения билось сердце. Бахрихон, словно почувствовала, что мне страшно, сжала мою руку, в темноте я увидела её улыбающиеся глаза. Вдруг, тускло загорелась лампочка, такого я ещё не видела. В кишлаках горел только фитиль из ваты, чуть смоченной в масле, которые сами и скручивали, только в доме Турсун бая горели свечи, которые он сам привозил.

– Чего встали? Заходите. Наверное, есть хотите? Но чая нет, кухня общая, только утром откроется. У меня варёная картошка осталась, холодная, правда и даже есть немного хлеба. Припрятал на потом. Садитесь вот… на табуретку и вот, стул ещё есть. Я на кровать сяду, – сказал Мирза, положив мешок на пол и проходя к окну, где на подоконнике стояла алюминиевая кастрюля.

Он поставил её на маленький столик и взял с этажерки полотенце, в которое он и завернул несколько маленьких кусочков хлеба. Я, наконец, расслабилась, мне стало спокойно и уютно, в маленькой комнатушке Мирзы.