Рождённая на стыке веков
Шрифт:
– А это Вашим дочерям, – сказала я.
Старик, дрожащей рукой взял вещи и поднёс к глазам, потом к губам. Борода старика вздрагивала, он прослезился.
– Ты очень добрая, Халида. Вот дочки обрадуются подаркам. А чапан я сыну дам, он ведь вернулся с гор, едва живой. Повинился перед красными, его простили. Многие тогда сложили ружья и повинились. Да… а Турсун бай не вернулся. Жаль его… хотя я от него ничего хорошего не видел, но человек всё-таки, создание Всевышнего. Да упокоится он с миром, – сказал Эргаш акя, обведя ладонями лицо.
Мы
– Он хороший был… – тихо ответила я.
Эргаш акя с удивлением посмотрел на меня.
– А ты откуда знаешь? Ты, вроде, прислуживала в его доме, верно? – спросил старик.
Я лишь кивнула головой и задумалась. Мне было восемнадцать лет, сейчас, свысока своих лет, я смотрю на молодых девушек, они в этом возрасте только задумываются о замужестве и у них есть право выбора, у меня его не было. Юной девчонкой, я стала игрушкой в руках пожилого мужчины, стала матерью, но ребёнка у меня тут же отняли и придушив, закопали. Бахрихон опа тогда крепко перевязала мои груди, завязав узлом за спиной платок.
– Это, чтобы молока не было, – сказала она мне тогда.
Я безропотно подчинилась. Потом сын родился… сердце моё сжалось. Я вспомнила его личико, такое пухленькое, сладкое. Турсун бай усаживал малыша на колено и игрался с ним. В такие моменты, его лицо, да и он сам, просто преображался.
Я тяжело вздохнула, вспомнив, что смогла его полюбить. Человека, старше себя чуть ли ни на полвека, смогла полюбить. Нежная истома прошла по моему юному телу, когда я вспомнила, как Турсун бай ласкал меня и нежно целовал всё моё тело, это он сделал меня женщиной, познавшую мужскую ласку, которая почувствовала мужскую силу, он был первым моим мужчиной.
– Что уж теперь? Не до любви. Выжить бы в это неспокойное время, – подумала я, искренне пожалев, что Турсун бая убили.
С ним я хоть была защищена, сыта и одета. Вспомнила отца и братьев, которых и узнать-то не успела. Да и отца я редко видела, он уходил до восхода солнца и возвращался с заходом, когда мама бережливо зажигала на полчасика фитиль из ваты, смочив маслом, для того, чтобы покормить отца. Воспоминаний детства почти не было. С малых лет, я помогала матери по дому, вот и всё детство, а в одиннадцать лет, попала в дом Турсун бая, где прошла боль и унижения, прежде чем стала его любимицей.
Арба, раскачиваясь, медленно везла нас по незнакомой мне дороге, глаза закрывались, клонило в сон и я уснула. Проснулась от того, что арба резко остановилась.
– Вот мы и приехали. Дай Аллах, вам повезёт и вы сможете залезть в вагон. Людей много, все бегут куда-то. Куда бежать? Ладно, скидывайте мешки на землю, я помогу вам донести их до поезда, – говорил старик, нагнувшись над мешками.
– Значит, вот он какой, поезд? И по этим линиям он ходит? Как же не свалится? Линии такие тонкие для такого большого поезда, -спросила я.
– Я не знаю, дочка. Но никогда не видел, чтобы поезд свалился. Так что, не бойся. Смотрите! Люди спешно идут к поезду. И вы бегите, иначе не влезть вам в поезд-то, – воскликнул Эргаш акя.
Подняв мешки, мы побежали за людьми, не зная, как и что делать. Но Эргаш акя остановился возле вагона и помог нам залезть, потом подал нам наши мешки.
– Эй! Верни мои лепёшки, гадёныш! Вор! Он мои лепешки украл! – завопил Эргаш акя.
– Не нужно, Эргаш акя. Парень просто голодный. Я Вам другие дам. Только на этот раз крепче держите, – сказала Бахрихон опа, вытаскивая из мешка ещё две лепёшки.
На этот раз, старик опасливо огляделся и выхватив из рук Бахрихон опы хлеб, сунул под старый чапан, спрятав на груди.
– Ладно, поезжайте. Не свидимся более. Берегите себя, без мужчин отправляетесь в большой город, – сказал Эргаш акя и развернувшись ушёл.
Этот старик побоялся оставлять в арбе вещи, которые я ему дала и сложив их в узел, носил с собой. Я смотрела ему вслед и думала, как же он, его семья и другие люди в моём кишлаке выживут в такое голодное и не спокойное время. И так жаль стало этого старика, который был рад простым платьям, чапану и лепёшкам, пройдя долгий путь из кишлака на станцию.
Я оглядывалась по сторонам, понимая, что есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором я жила до сих пор. Станция была совсем маленькой, крытое здание с платформой и всё, дальше пустыня и пески, пески… Мы, с двумя мешками, прошли в вагон, народу было много, стояла духота. Общий вагон, мы долго искали свободные места.
– Дочка, садись вот здесь, мы потеснимся. Двое ещё могут поместиться, – сказал мужчина, лет сорока, когда мы несколько раз прошли по вагону туда- сюда.
Заставлять просить себя дважды, мы не стали. С Бахрихон опа я села, хотя и было тесно, но и этому были рады. Хадича с дочкой Хафизой минут через десять тоже присели недалеко от нас. Но поезд двигаться не торопился, нам сказали, что он отойдёт по графику. Будто я знала, что такое график. Там, в душном вагоне, мы прождали почти два часа, хотелось пить. Пришлось снять с себя тёплый платок и чапан. Потом и нимчу сняла, ватная всё-таки была, стало невыносимо жарко. Бахрихон опа тоже сняла чапан, но она была выносливее меня и терпела и жару и жажду.
– Губы у тебя сухие… пить хочешь, верно? – спросил мужчина, давший нам место.
Я кивнула головой.
– Очень, – смутившись, ответила я.
– А ты сходи в ту сторону, в самом конце есть титан, правда, там может быть кипяток. Но у меня есть листья смородины, чай отменный получится и жажду утолит. Я тоже попью, – сказал мужчина, протягивая мне алюминиевую кружку.
На узбека он был не похож, да и бороды у него не было. Лет сорока, он был невысокого роста, среднего телосложения, на голове странный, чёрно-белый колпак, но чапан был похож на наш. Улыбчивое лицо располагало, прищуренные глаза, под густыми бровями, были серьёзные и усталые. Руки в мозолях, видимо, много работы видели. Я взяла из его рук кружку и пошла в сторону, куда он мне указал. Бахрихон опа тревожно на меня оглядывалась. Набрав кипяток в кружку, я быстро вернулась обратно. Мужчина тут же бросил в кружку засушенные листья смородины. Вода обрела цвет, сев на место, я облизала губы.