Рождённая на стыке веков
Шрифт:
– Как не пришёл? Вечереет уже, с ребятнёй на улице носится. Скоро зайдёт, – ответила Пелагея, отдёрнув занавеску и посмотрев в окно.
Скрипнула дверь, потом с шумом закрылась.
– Мам, я есть хочу, – с порога заявил младший сын Пелагеи, Егор.
– Набегался, сорванец? За стол садись, скоро есть будем. Вот брат только придёт и сядем ужинать. А грязный какой! А ну быстро во двор, умываться! – громко сказала Пелагея, хлопнув сына по попе.
– А чё сразу драться? Я есть хочу, – нехотя направляясь к выходу,
– Опять с улицы домой не заходил? Быстро умываться! Шалопай, – услышали мы голос Ивана со двора.
– Ванечка пришёл, – просветлев, сказала Пелагея.
– Здравствуйте, – войдя в комнату, сказал Иван.
Перед нами стоял высокий, русоволосый парень, с прямым, упрямым взглядом карих глаз. Типично русский парень. Егор был очень похож на старшего брата, только взгляд у мальчишки был задорный и беззаботный. Вернувшись, Егор взял с верёвки, протянутой вдоль печки, полотенце и вытерев лицо и руки, быстро сел за стол и схватил кусочек хлеба. Заигравшись, Егор и пообедать забыл.
– Опять портфель на полу валяется? Сколько раз говорю, на место клади, а? – дав подзатыльник брату, сказал строго Иван.
Егор, шмыгнув носом, встал и взяв под лавкой старый портфель, положил к окну. Потом опять сел за стол и уткнулся себе под ноги с виноватым видом.
– Будет тебе, Иван, мал он ещё. Садись за стол, ужинать будем, – сказала Пелагея.
Они вели себя так, словно находились в комнате одни, а нас вовсе и не было. Но я с таким умилением смотрела на них, невольно улыбаясь, такая доброта шла от них, покой и умиротворение, будто вокруг и не было так тяжело и голодно. Иван отдал матери матерчатую сумку, сшитую Пелагеей, а она тут же выложила на стол штук шесть бубликов на тонкой верёвочке, пару кусков сахара, крупу и кусок сала. Пелагея с любовью посмотрела на Ивана.
– Где же сальце-то достал, сынок? – спросила она, понюхав сало и закатывая от удовольствия глаза.
– Фёдор принёс, сосед, говорит, кабана завалил, вот продавал и мне досталось, – ответил Иван.
Правда, я не совсем поняла его слов, но смысл до меня дошёл. Пелагея отложила бублики в сторону, в горшке поставила уже очищенную картошку, политую маслом и сверху покрошенную луком, тонко порезала хлеб, правда, сначала перекрестила его, нарезала ещё тоньше сало.
– Бублики утром, к чаю, – коротко сказала Пелагея, когда Егор протянул руку за бубликом.
Егор тут же убрал руку. Пелагея сама положила на хлеб сало и положила перед каждым из нас.
– Ешьте. Что Бог послал, – сказала она.
Абдулла молча наблюдал за всеми, а когда Пелагея увидела, что я свой хлеб дала в руки сыну, она тут же отрезала кусочек от сала и положив на хлеб, быстро дала ребёнку.
– Не нужно, я не очень голодна. Вот…картошки поем … – возразила я, но Пелагея посмотрела на меня таким взглядом, что я замолчала.
За столом все ели молча, только было слышно, как жевали, с аппетитом причмокивая. Сало было редкостью не только в этом доме, я чувствовала себя неловко, будто ела чужую долю. Даша, напротив, ела с большим аппетитом.
– У нас в Ташкенте сейчас фрукты
– Дарья? Налей всем кипятка, чая нет, к сожалению, давно уже нет. Вот, листья смородины завариваем, – сказала Пелагея, не ответив Даше.
Я вспомнила Мирзу, он тоже заваривал листья смородины. Вспомнила Бахрихон, на душе стало тоскливо.
– Что с Хадичой стало? Жива ли она? – подумала я.
Первым из-за стола встал Иван, парень даже не поинтересовался, кто мы и почему находимся в его доме. Он зашёл за занавеску из ситцевой материи в мелкий цветочек и залез на печку.
– Егор? Спать иди. Утром рано вставать, – сказал он.
Егор послушно встал и пошёл за братом. Дарья и Пелагея стали убирать со стола. Даша хотела помочь им, но Пелагея сказала, что они сами справятся.
– Халида? Сын засыпает у тебя на руках, идите спать. И ты, Даша, тоже иди. Мы с Дарьей сами приберёмся, – сказала она.
Было неловко, несмотря на то, что эти люди с добром отнеслись к нам, делясь с нами и так скудной едой, но мы послушно встали из-за стола, я подняла Абдуллу на руки и мы прошли в комнату. Широкая кровать позволяла нам всем на ней разместиться.
– Завтра узнаем, что с сыном Дарьи и сядем на поезд, неудобно… неудобно обузой быть. У неё и так двое детей и мы ещё тут, нахлебники, – тихо сказала Даша, снимая платье из грубого материала.
– Ты права, сама себя неловко чувствую. Я очень им благодарна. С сыном так удачно всё получилось, сама не ожидала. Дай Бог и Чижик Дарьи найдётся и она прижмёт сына к груди, как и я, – наглядно прижимая сына к груди и убаюкивая его, легонько хлопая по плечу, сказала я.
Ребёнок быстро заснул и мы легли, Даша у стены, посередине Абдулла и я с краю. Обняв сына, чувствуя его тихое посапывание, я ощущала его хрупкое тельце и меня переполняла радость.
Утром, я не стала будить Абдуллу, поцеловала его в пухлые щёчки и поднялась. Тронув Дашу за плечо, я разбудила и её. Надев с ней одинаковые, холщёвые платья, мы вышли из спальни. Даша и Пелагея хлопотали, одна у печи, кажется, в горшке готовила кашу, другая накрывала на стол, положив ложки, вчерашний, оставшийся хлеб и горшок с остывшей картошкой. Ивана уже не было. Он очень рано уходил на работу, Егор, сидя за столом, ел бублик. Мы с Дашей вышли во двор и умывшись из умывальника, прибитого к дереву, зашли в дом. На улице было очень прохладно, но нам было не привыкать, в лагере зимы были лютые, весна холодная, а лета почти не было.
– Доброе утро. Дарья… во сколько уходит поезд со станции? – спросила Даша.
– Думаю, вечером, обычно, он проездом проходит через станцию, задерживается всего на полчаса. Значит решили ехать? – спросила Дарья.
– Да, загостились мы у Пелагеи, пора и честь знать. Вот только узнаем, есть ли вести о твоём сыне и в дорогу, – ответила Даша.
– А мы сейчас с Пелагеей и пойдём к наркому, она вчера отпросилась на час у Натальи Дмитриевны, сказала, что попозже придёт. Садитесь к столу. А Сашенька спит ещё? – спросила Дарья.