Рубаи. Полное собрание

Хайям Омар

233

«Зачем, — спросил кумир, — вы падаете ниц, Склоненных, никогда не вижу ваших лиц?» — «О! Красота твоя слепит невыносимо, Нас не спасает тень опущенных ресниц».

234

Мы — в древнем храме том, где наша вера — страсть, Где мудрого жреца живительная власть. Кудрями бы подруг сердца опутать всласть, Лишиться разума, упиться и упасть!

235

Задумав

магом стать, я в харабат спешил, И пояс уж на мне зороастрийский был… Отколотил меня служитель харабата, Пожитки вышвырнул и харабат помыл.

236

Коль нет того, что есть, да не про нашу честь, Иль есть, но хоть и есть, числа изъянам несть, — Коль даже в мире есть, проверь, такого — нету, Когда же в мире нет, поверь, такое — есть.

237

Ухабов на твоем пути полным-полно, Так нужным для тебя сочли давным-давно. Причина — вроде бы случайный шаг твой, но Споткнешься точно так, как было суждено.

238

О, как вселенная прекрасна и нежна, Тобой единственным навеки пленена!.. Но что увидишь ты, вглядевшись беспристрастно? Клеймом распутницы отмечена она.

239

Чем жить, когда грядет и для миров конец? Кровинка, Божья тварь, без долгих слов — конец… Допустим, словно Ной, бессмертье заслужил я. И — нет конца?.. Да нет, в конце концов — конец.

240

Нет времени, Омар, присесть и отдохнуть: Существование — из бездны в бездну путь. Да, первая из них уж не страшна ничуть; Вторая — близится, и все огромней жуть.

241

О, горе! В нашу плоть воплощено Ничто, Каймой небесных сфер окружено Ничто. Мы в ужасе дрожим с рождения до смерти: Мы — рябь на Времени, но и оно — ничто.

242

Нас мучат день и ночь: то «стой!», то вновь «иди!». То вниз, то снова вверх, иного нет пути. И только трудная дорога перед нами, И только долгая дорога позади.

243

Все те, которым так вначале ликовалось, До упоения пилось и целовалось, От полной пиалы едва отпили малость, Как подкосила всех смертельная усталость.

244

И

вот ушел твой дух в загадочную тьму, И новый человек живет в твоем дому. И невдомек ему и прочим новоселам, Что ходят-то они по телу твоему.

245

Мне горестно смотреть, когда гончар жесток. Он глину мнет и бьет, и на любой пинок: «О, смилуйся! Ведь я, как ты, была живая!..» — Все время слышится из глины голосок.

246

Кто — истинным путем считает лишь ислам, Кто — логику и мысль, с сомненьем пополам… И тех и этих Страж однажды остановит: «Вы заблудились! Путь лежит ни тут ни там!»

247

Пока у кочевой тропы сидишь, о сердце, Средь вер и ересей свою найди ж, о сердце. Потом, уединясь, где глушь и тишь, о сердце, Глядишь, ты кое-что и разглядишь, о сердце!

«Решай, что лучше: спать иль пировать весь век…»

248

Гляжу на лик Земли — лишь спящих вижу я. Во глубине земли — лежащих вижу я. Гляжу в Небытие — вблизи, вдали, повсюду Отсюда и сюда спешащих вижу я.

249

Из сердца и любовь и гнев изгнавший — где? Единство богохульств и вер познавший — где? Начала и концы своей судьбы презревший И убедить себя ни в чем не давший — где?

250

Сказало сердце мне: «Учить меня начни. Науки — таинства, но что таят они?» Я начал с азбуки: «Алеф…» И слышу: «Хватит! Свой своего поймет, лишь буквой намекни».

251

О Сердце! Если б грязь позволил смыть Аллах И ты явилось бы, как Дух, на небесах, Пришлось бы вечно быть стыдливым там и скромным: Ты родом из страны, что называлась Прах.

252

Философом меня назвал лукавый лжец. Я вовсе не таков, свидетелем Творец. А впрочем, раз уж я пришел в обитель скорби, То — что такое я? — узнаю наконец.

253

О Сердце! Не являй друзьям печальный вид, Мужайся, не делись, о чем душа болит. Беда привязчива— она, забывши стыд, И к другу твоему в подруги норовит.

254