Рудольф Штайнер. Каким я его видел и знал

Хан Герберт

По мере того, как деятельность на поприще рабочего образования становилась все интенсивнее, ранней весной 1919 года в Штутгарт приехал сам Рудольф Штайнер. Со всей своей энергией, поразительной неутомимостью и способностью деятельно вникать с помощью интуиции в любые ситуации, постигая их в непрерывном развитии, он приступил к активной пропаганде идеи о трехчленности социального организма. Лекции, собрания, дискуссионные вечера, конференции и обсуждения всех видов следовали друг за другом с головокружительной быстротой. При этом он никогда не производил впечатление человека, привыкшего жить в суете или заражающего своей спешкой других. На самом деле у него на все хватало времени. Может быть, это было связано с его распорядком дня, в котором были часто расписаны все двадцать четыре часа в сутки. Но, скорее всего, важно другое: он не только говорил о духе, но и обладал способностью в любой момент черпать силы из духовных источников.

Отрадно

было видеть, как умел Штайнер во время лекций и дискуссий быстро найти контакт со всеми слоями рабочего коллектива. Очевидно, в основе этого не последнюю роль играл тот факт, что он сам вырос в стесненных материальных условиях и рано приучил себя не сидеть сложа руки. Как — то инженер крупного завода с восхищением воскликнул: «Господин доктор, я, кажется, понял, почему вы так понятно говорите о насущных социальных проблемах. Наверняка это объясняется тем, что вы уже в молодые годы занимались социальной философией и социологией». — «Нет, — усмехнувшись, возразил Рудольф Штайнер, — это скорее объясняется тем, что с детских лет я научился чистить свои ботинки сам!»

Когда Рудольф Штайнер выступал в больших помещениях, где собирались рабочие, то они, как правило, были наполнены плотным удушливым дымом, смешанным с пивными парами. Для него, не курившего и не употреблявшего никаких алкогольных напитков, выступление в этих испарениях и дыму было сущим мучением. То, чего мне не доводилось наблюдать за все годы своего знакомства с ним, случалось именно здесь: его голос становился хриплым. Но на каждом таком лекционном или дискуссионном вечере неизменно происходило маленькое чудо: примерно через четверть часа «ему говорилось свободно» — то есть голос становился достаточно четким, и его можно было расслышать в любом уголке большого зала. Впрочем, на этих неспокойных, то наполняющихся шумом, то затихающих собраниях у меня была возможность наблюдать в нем и все те качества, которые проявились раньше во время личных встреч с ним: его удивительную способность внимательно слушать другого, его присутствие духа и в том числе его юмор. Однажды в ходе дискуссии какой — то рабочий, ярый приверженец ортодоксального социализма, бросил ему упрек, будто его рассуждения слишком «мягкотелые» (буквально: «мягкие сливы». — Прим. пер.). Рудольф Штайнер выслушал это — как, впрочем, и все остальные на дискуссии — совершенно невозмутимо. Лишь время от времени он, не торопясь, делал для себя кое — какие пометки. Но когда затем в присущей ему живой, темпераментной, ясной и одновременно такой человечной манере он начал отвечать, все с удивлением заметили, что он уловил даже мельчайшие детали в словах предыдущих ораторов. И в каждом ответе присутствовала изящная щепотка живительной «духовной соли». Так, отвечая и возражая, он дошел до того места, когда его упрекнули в «мягкотелости».

Все, затаив дыхание, вслушивались в его слова:

«Я тут поразмыслил об упреке в свой адрес и могу на это сказать лишь следующее: с ранней юности я всегда серьезно относился ко всем своим наблюдениям за природой. Наблюдал я и за сливой на различных стадиях ее развития». Тут в зале воцарилась полная тишина. «И мне всегда казалось очевидным, — продолжал он, — что твердые сливы — зеленые, невкусные и трудно перевариваемые, а вот мягкие, совсем наоборот, — сладкие, спелые и…» Что он сказал дальше, понять было трудно, ибо в зале раздалась буря аплодисментов — присутствующие выражали свой восторг.

Но во всем ни с чем не сравнимом своеобразии лекций того времени, несмотря на их привлекательность и насыщенность юмором, как это показывает приведенный случай, чувствовалось нечто такое, что я в часы уединения называл для себя словами «боль времени». Это было неумолимое прощание с фразерским и декадентским прошлым, происходившим тогда на лекциях; это было драматическое сражение за новые формы посреди царившего хаоса. Складывалось впечатление, будто из будущего на нас надвигаются темные громады облаков, и Рудольф Штайнер видит их пугающе отчетливо. Постоянно в его речах звучала фраза, которую я когда — то уже слышал на другом примечательном этапе моей жизни: «Мы должны научиться учиться!»

История, примерно так тогда говорил Рудольф Штайнер, преподала нам великий, серьезный урок. Но люди ничему не вняли. Они утратили способность учиться. И теперь нам непременно нужно обрести ее вновь. Нам очень важно научиться учиться!

Вскоре после прибытия в Штутгарт, где он намеревался развернуть деятельность в соответствии со своей идеей трехчленности социального организма, Рудольф Штайнер посетил и фабрику «Вальдорф — Астория». Там я снова встретился с ним, впервые после той беседы в Касселе. Его это, похоже, нисколько не удивило, только, подавая мне руку, он заметил приветливым тоном: «А, вот и вы!»

Наконец наступил день, когда Рудольф Штайнер

намеревался выступить перед рабочими и служащими «Вальдорф — Астории». Вряд ли кто — либо в Штутгарте тогда представлял себе, насколько решающим окажется этот день. Совершенно по — новому раскрывая перед слушателями социальные беды XX столетия, Рудольф Штайнер в тот раз особо остановился на проблеме образования. Перед лицом сознания и совести нового времени необходимо признавать за каждым человеком право на образование. Это именно то, что каждая человеческая душа сегодня воспринимает как веление справедливости. Но во многих странах мира, в том числе и в Германии, все еще существует порядок, когда миллионам юных «сынов человеческих» право на образование предоставляется лишь до полных четырнадцати лет, то есть до окончания ими так называемой народной школы. А после этого возможно лишь профессиональное обучение. В результате ежегодно тысячи и тысячи молодых людей именно в том возрасте, когда их духовные и душевные силы особенно нуждаются в заботе и развитии, оказываются особенно ограничены жесткими рамками — причем это касается в первую очередь их лучших способностей. Они подпадают под власть того, к чему принуждает их экономическая жизнь и даже все социальные порядки нашего времени. Их волю сосредоточивают на полезном, на прагматичном, в то время как естественное волеизъявление в образовании в них подавляется и сдерживается. А ведь именно это подавляемое волеизъявление и становится — внутри непрерывно совершенствующейся современной цивилизации — фактором превращения людей в мятежников, революционеров. «От этого, — говорил Рудольф Штайнер, — страдаете все вы, здесь сидящие, начиная от 16-летней ученицы до 60-летнего рабочего».

Мне по — прежнему отчетливо видится то помещение, где прозвучали эти слова. И даже сегодня я ощущаю в себе тишину присутствующих, которые, затаив дыхание, слушали выступавшего. В помещении для сортировки табака, где проходила лекция, просто невозможно было удобно разместить столько людей. Поэтому присутствующие расположились где только это было возможно. Сидели не только на стульях или скамьях; были такие, кто сидел на корточках, а некоторые, помоложе, даже забрались на мешки с табаком, сложенные у задней стены. Это расположение слушателей в виде беспорядочного орнамента и одновременно та сплоченность, та душевная теплота, царившие в такой тесноте, придавали собранию незабываемую интимность. Во многом оно было совершенно не похоже на выступления в наполненных дымом и пивными парами помещениях, о которых речь шла выше.

Перед сотнями работниц и рабочих, внимавших ему как бы из глубины своей собственной судьбы, Рудольф Штайнер раскрывал необходимость новых путей в образовании, необходимость создания единой школы, которая включала бы в себя все народные классы и охватывала бы все этапы человеческой жизни.

И это должно было стать той точкой, в которой моя скромная работа на рабочих образовательных курсах, не имевшая никакой направленности и носившая чисто подготовительный характер, могла бы слиться воедино с чем — то неизмеримо большим. Ибо уже на следующий день после лекции ко мне пришли несколько рабочих и сказали: «Курсы, на которые мы ходим, нам подходят, и мы благодарны за них. Но мы уже люди взрослые. А нельзя ли наших детей с первых лет жизни обучать по тем же методам, о которых мы теперь знаем? Вот если бы была такая школа, о которой вчера шла речь…» Так впервые возник, вначале еще неясный, образ вальдорфской школы.

Если прежде речь шла о подготовительной работе, проводимой в рамках рабочих образовательных курсов, то теперь было самое время подумать о другой подготовке, не менее важной. Здесь сыграли свою роль различные инициативы Эмиля Мольта, который еще в молодые годы глубоко воспринял многие идеи Рудольфа Штайнера по поводу самообразования и самовоспитания. Именно отсюда он черпал те силы, позволявшие ему изо дня в день быть столь деятельным на своей фирме, учрежденной им совместно с другими компаньонами. Эмиль Мольт был умелым управляющим, однако свою задачу как директор фабрики видел в первую очередь в образовании и воспитании людей. В его доброжелательных словах, с которыми он обращался ко всем, совершая ежедневно полный обход подразделений, всеми ощущались благороднейшие духовные семена. И многие из них дали всходы именно во время тяжелых для Германии испытаний в 1919 году. Эмиль Мольт уже давно вынашивал мысль о фабричной школе на основе высоко ценимой им духовной науки. В свете идеи трехчленности социального организма данная мысль не только приобретала конкретные очертания, но одновременно набирала силу и становилась более емкой. Мы хотели теперь, чтобы рожденная в наших мечтах фабричная школа стала совершенно новым для Центральной Европы типом учебного заведения, которое объединяло бы в себе народную и высшую школы. Именно намерение Рудольфа Штайнера положить в основу такого учебного заведения знания о человеке превращало его в новый росток всего школьного дела в мире.