Русь. Строительство империи 6
Шрифт:
Илья Муромец, старый богатырь, также не сидел сложа руки. После того урока на учебном поле усобицы и раздоры между воинами пошли на убыль. Не исчезли, разумеется, — старые обиды так просто не проходят, — но стали реже, и зачинщики теперь знали: пощады не будет. Илья изнурял их тренировками. Ученья шли от зари до зари. Учил их ходить строем, единой стеной щитов. Учил лучников и самострельщиков прикрывать пехоту, а пехоту — стрелков беречь. Учил разные отряды поддерживать друг друга — новгородцам с ростовцами, с галичанами. Продвигалось это с трудом. Все еще смотрели они друг на друга враждебно, говорили на разных говорах, боевые навыки и привычки имели разные. Но что-то неуловимо менялось. В их
Илья доносил мне кратко, без лишних слов: «Учимся, княже. Враждуют меньше, слушаются лучше. Еще не соколы, но уж и не слепцы». Я понимал, чего стоили ему эти слова. Старый воевода зря слов не говорил. Значит, дело налаживалось. Медленно, со скрипом, но рождалась та самая рать Руси, о которой я грезил.
И вот на фоне этих, в общем, благоприятных вестей прискакал запыханный гонец от Ратибора. Выражение лица гонца было тревожным.
— Что случилось? — спросил я.
Гонец протянул мне берестяную грамоту, перевязанную ниткой. Рука Ратибора, твердая, уверенная. Я быстро пробежал строки. Чем дальше читал, тем темнее становилось лицо мое.
Ратибор сообщал, что во Владимире да окрестных весях вновь подняли голову латинские проповедники. Те самые, что и прежде сеяли смуту, нашептывая Рогволоду о короне из рук императора Оттона. Теперь они действовали дерзче. Не таясь, ходили по торжкам да погостам, вели речи о «вере истинной», о «благословении папы Римского», которое якобы несет им Оттон. Но главное — они открыто призывали народ не повиноваться мне, Великому князю Антону. Звали меня «язычником», «захватчиком», «слугой сил темных». Говорили, что власть моя — не от Бога, что деньги мои новые — от лукавого, что законы мои ведут Русь к погибели. И слова их находили отклик! Особенно среди тех бояр, что власть утратили с моим приходом.
Тишина на западной границе оказалась обманчивой! Не успели чернила на присяге Рогволодовой высохнуть, как снова начало распространяться это пагубное влияние. И влияние это было, пожалуй, опаснее открытого вражеского нашествия. Меч можно отбить мечом. А как воевать со словом, что в души проникает, сеет смуту да ненависть? Как бороться с верой, когда твоя собственная вера — сплав сложный из обычаев старых языческих, обрывков христианства, которые еще княгиня Ольга принесла? Оттон и Ромеи ведут против меня войну со всех сторон — не только мечом да кознями, но и словом. Пытались они поставить меня в безвыходное положение, отрезать от мира, выставить диким варваром, грозящим миру устроенному — будь то мир Царьграда иль мир Рима. И на сей вызов надобно было ответ держать.
Игра стала значительно сложнее. Это уже не просто борьба за землю, за власть, за дань. Это борьба за умы. За души. И Оттон, и византийцы — эти два столпа христианского мира, вечно враждующие друг с другом, — похоже, сошлись в одном: независимая, сильная, языческая Русь была для них костью в горле. Слишком опасный пример соседям. Слишком привлекательная добыча, которую хочется проглотить или хотя бы ослабить, стравив меж собой. И оба они, не сговариваясь, взялись за самое крепкое оружие — за мысль. За веру.
Греки действуют тоньше — через козни, через поддержку предателей вроде Ярополка, через старые связи с кочевниками, через намеки на «истинную» веру. Оттон действует напрямик — через своих ксендзов, через посулы корон королевских своим марионеткам, через прямые призывы к неповиновению «тирану поганому». Цель одна — расколоть Русь изнутри, лишить ее самобытности, подчинить своему влиянию — и силой, и казной, и духом.
И что я могу против этого выставить? Нет у меня ни учения стройного о богах, ни организованного духовенства, ни вековой опоры державы. Моя «правда» пока проста и зиждется на трех основах:
Войну за умы мне навязали. Западный рубеж, который я считал прикрытым после покорения Турова и Владимира, вдруг оказался не менее опасным, чем южный. Война шла по всем направлениям, а враг был внутри — в людских головах.
Глава 19
Дым над пепелищем Искоростеня висел уже который день, пропитывая воздух тяжелым, приторным запахом гари и тлена. Он оседал на одежде, лез в ноздри, казалось, въедался в самую кожу. Мой шатер стоял поодаль, на взгорке, откуда хорошо просматривалось все, что осталось от некогда кичливой древлянской столицы. Зрелище, надо сказать, отрезвляющее. И весьма поучительное — наглядный пример того, что ждет любого, кто вздумает преградить мне путь. Да, это было жестоко. Но иначе здесь, в этом времени, не понимают. Здесь уважают только силу, и я усердно осваивал этот язык, становясь все более понятным для окружающих.
Сейчас, однако, вид дымящихся руин служил лишь мрачным фоном для мыслей, куда более тяжелых. Я ощущал себя так, словно иду по канату, натянутому над бездной, а два могучих, невидимых противника изо всех сил стараются его раскачать. С запада поддувал ледяной ветер интриг императора Оттона. Его священники, эти мастера подковерной игры в рясах, снова активизировались во Владимире. Не успел я толком закрепить там свою власть, как они уже плетут свои сети, нашептывая изменнические речи боярам, мутя воду среди простых людей. «Язычник», «узурпатор», «прислужник темных сил»… Старая, но от этого не менее опасная песня. Опаснее, чем лязг мечей на поле боя. Слово, особенно ложное и ядовитое, проникает глубоко, сеет сомнения, отравляет души. Князь Рогволод хоть и присягнул мне на верность, но много ли стоит его клятва, когда за спиной звучат такие речи? Западный рубеж, который я было посчитал замиренным, вновь стал источником беспокойства, пусть пока огонь там тлел под спудом.
А с юга несло жаром другой, куда более явной и грозной силы. Византия. Второй Рим. Царьград. Империя, веками стоявшая незыблемой глыбой, перемалывавшая в своих жерновах судьбы целых народов. Они не отказались от своих видов на Русь. Не оставили попыток посадить здесь на престол своего послушного наместника. Их новая пешка, Ярополк, этот выродок, недостойный памяти своего великого отца, уже объявился в Тмутаракани. И явился не один, а в компании хазар. Старые враги Руси, которых византийцы теперь подкармливали своим золотом, снова полезли на наши земли. И совершенно ясно, кто дергает за ниточки. Тмутаракань — это не просто город. Это ключ к южным морям, к торговле, к выходу в большой мир. Отдать его — значит добровольно надеть на шею Руси удавку. Значит признать свое поражение, даже не вступив в настоящую схватку.
Два фронта. Два сильных, умелых врага, разных по тактике, но одинаково опасных. Оттон работает словом, верой, пытаясь расколоть мои земли изнутри. Византия действует силой, интригами, чужими руками, стремясь отхватить кусок пожирнее и загнать меня в стратегический тупик. Что предпринять? Разорваться невозможно. Войско мое еще не окрепло, да и состоит по большей части из людей, еще вчера смотревших друг на друга волками. Лишь сейчас Илья Муромец начал понемногу сплачивать их в единую силу. Казна почти пуста, дороги — лишь намечены, управление землями — налаживается медленно, со скрипом.