Русь. Строительство империи 6

Гросов Виктор

Сам я мотался по лагерю, как заведенный. Проверил, как идет сбор провианта — мука, сушеное мясо, рыба, крупы. Отдал приказ реквизировать у местных крестьян все излишки фуража для коней — потом расплатимся, если будет чем и с кем. Проследил за отправкой гонцов в Киев и другие города — с приказом о немедленной мобилизации и отправке всех боеспособных отрядов к месту сбора у разрушенной столицы. Нужно было собрать кулак побольше — кто знает, сколько сил у хазар и греков на самом деле.

Пришлось даже рявкнуть на одного из бояр, прибывших с дружиной из Вятичей, который начал было ныть про усталость людей и недавние потери. Объяснил ему коротко и доходчиво, что его усталость — ничто по сравнению с тем, что ждет всех нас, если Тмутаракань падет. Кажется, понял.

По крайней мере, заткнулся и пошел выполнять приказ.

Гонка продолжалась. Люди работали на пределе сил, подгоняемые страхом за товарищей, яростью на врага и моей непреклонной волей. Лагерь гудел, как растревоженный улей, но в этом хаосе уже проступал порядок — формировались отряды, грузились обозы, проверялось оружие. Военная машина, которую я так долго и трудно собирал, смазывал и отлаживал, теперь была запущена на полную мощь

Первым результатом лихорадочной суеты стал уход каравана к Кучюку. Я лично проводил его до окраины лагеря. Отряд охраны подобрался на славу — полторы сотни отборных бойцов, закованных в лучшее железо, под командой хмурого, немногословного сотника Свенельда, одного из ветеранов Ильи Муромца, человека, на которого можно было положиться. Мешки с серебром и ящики с оружием были надежно укрыты под рогожами на вьючных лошадях. Никаких знамен, никакой помпы — быстрый, деловой отряд, готовый проскочить степью, отбиваясь от любых незваных гостей. Ратибор дал последние инструкции своим лазутчикам, сопровождавшим караван, Свенельд проверил по последнему разу подпруги и оружие своих людей.

— С Богами, сотник, — сказал я ему. — Доставьте груз и вернитесь живыми. От вас многое зависит.

— Не подведем, княже, — коротко буркнул Свенельд, трогая коня.

Отряд быстро растаял в клубах пыли, уносясь на юго-восток, в неизведанные степные просторы. Одна задача выполнена, камень с души немного свалился. Теперь — главное, войско.

Местом сбора назначили обширное поле чуть поодаль от руин Киева. Зрелище открывалось внушительное и немного пугающее. Тысячи людей. Моя старая дружина из Березовки, закаленная в десятках стычек. Галичане, остатки тех, кто не ушел с Такшонем. Воины из Переяславца, которых привел когда-то Степан. И новые силы — отряды из недавно присоединенных Ростова, Мурома, Вятичей, смотревшие на моих ветеранов с любопытством и некоторой настороженностью. Тут же — выпускники «Кузницы Воинов», прошедшие муштру Ильи Муромца, стоявшие отдельными, уже слаженными подразделениями. Над всем этим морем голов колыхались редкие знамена — мой сокол, стяги Ильи, какие-то родовые знаки пришлых князей. Шум стоял невообразимый — ржание тысяч коней, лязг оружия, гортанные крики десятников, строивших свои сотни, скрип обозных телег. И над всем этим — тяжелый дух недавнего пепелища, доносившийся от руин Киева, как немое напоминание о том, за что и против кого мы собираемся идти.

Авангард уже стоял отдельно, готовый к выступлению. Около тысячи бойцов — пеших и конных. Лучшая броня, лучшее оружие. Командовал ими воевода Борислав — немолодой, но крепкий воин из старой киевской дружины, перешедший ко мне после падения города и доказавший свою верность и умение. Он сидел на мощном боевом коне, спокойно ожидая приказа.

Перед тем как дать сигнал к выступлению, я отыскал Добрыню. Он оказался неподалеку от учебного плаца, где под присмотром одного из помощников Ильи новобранцы отрабатывали приемы боя с копьями. Добрыня не просто стоял — он внимательно наблюдал, изредка бросая тихие, но веские замечания инструктору. Видно было, что он уже втянулся в новую роль, нашел себе применение.

— Ну что, воевода, принимаешь командование тылами? — спросил я, подъехав к нему.

Он медленно повернул голову, в единственном глазу не было прежней тоски — только серьезная сосредоточенность.

— Стараюсь, княже. Работы тут… непочатый край. Илья правду говорил — народ разный, сладить их в единое войско — дело не одного дня. Но ничего, справимся.

— Верю, — кивнул я. — На тебе лагерь, обучение, порядок. И Искра… помнишь. Связь держи через моих личных гонцов. Если что —

не мешкай, давай знать.

— Будь спокоен, княже. Никто тут своевольничать не будет. А за лекаркой присмотрю, не сомневайся. Удачи тебе… и мести за всех нас.

Последние слова он произнес совсем тихо, но с такой силой, что у меня мороз пробежал по коже.

— И тебе удачи, Добрыня. Держись.

Я развернул коня и направился к авангарду. Пора.

Подъехав к Бориславу, я обвел взглядом замершие ряды воинов. Лица были разные — молодые и старые, суровые и напряженные, но в глазах читалось одно — готовность. Они ждали слова, ждали знака.

Я выехал вперед, чтобы меня видели все. Обнажил топор, поднял его над головой. Металл тускло блеснул в неярком свете дня.

— Воины! — Голос мой разнесся над полем, перекрывая шум. — На юге, в нашей крепости Тмутаракань, враг терзает нашу землю! Предатель Ярополк с хазарами и греками осадил наших братьев! Кровь наших воинов льется на стенах русского города! Мы идем на помощь! Идем покарать предателей и изгнать чужаков! Путь будет долгим и трудным! Впереди — степь, враги, битвы! Но мы — русское войско! И мы не оставим своих в беде! За Русь! Вперед!

Громовое «Впере-е-ед!» прокатилось по рядам авангарда, подхваченное тысячами глоток основного войска. Заревели боевые рога, ударили в бубны.

Я опустил топор и почувствовал, как напряглись мышцы коня подо мной, готового рвануться вперед. Оглянулся на мгновение на Илью, Ратибора, оставшихся организовывать выступление основной колонны. Кивнул им.

— Борислав, начинай!

Воевода отдал короткую команду. Авангард дрогнул, пришел в движение. Первыми тронулись конные сотни, за ними, чеканя шаг, двинулась тяжелая пехота.

Я придержал коня, давая им немного отойти, затем сам тронул поводья и влился в голову медленно движущейся колонны. Впереди лежали сотни верст пути, вражеские заслоны, коварство степи, осажденный город и неизвестно сколько врагов.

Марш на Тмутаракань начался.

Глава 21

Степь. Вот уж действительно — слово подходящее. Сколько ни ехали, она расстилалась перед нами, бесконечная, однообразная, выжженная дотла безжалостным южным солнцем. Ковыль, редкий, пожухлый, да редкие кустики перекати-поля — вот и вся растительность. Земля потрескалась, превратилась в серую пыль, которая поднималась тучами от копыт тысяч коней и ног моих воинов. Эта пыль была везде: в горле першило, глаза слезились, она скрипела на зубах, въедалась в одежду, покрывала броню и лица серой коркой, делая всех похожими на призраков.

Справа, то приближаясь, то удаляясь за невысокими, пологими холмами, поблескивало Сурожское море. Азовское, если по-современному. Иногда ветер доносил с него солоноватый, йодистый запах, который на мгновение перебивал вездесущий запах пыли и пота. Но облегчения это не приносило. Воздух был горячим, тяжелым, дышать им было трудно, особенно в середине дня, когда солнце стояло в зените и, казалось, плавило все вокруг. Ни облачка на белесо-голубом небе. Ни тени, чтобы укрыться.

Мы шли на юг, гнали войско из последних сил. Форсированный марш — это вам не прогулка по парку. Подъем затемно, пока прохлада еще не ушла. Быстрый, скудный завтрак — горсть сухарей, кусок вяленого, почти каменного мяса, глоток теплой воды из бурдюка. И вперед. Конные сотни авангарда уходили первыми, высылая вперед и по сторонам дозоры. За ними тянулась основная масса — пехота, смешанные отряды, потом — скрипучий, бесконечный обоз. В середине дня — короткий привал, самый мучительный. Солнце пекло нещадно, люди и кони тяжело дышали, искали хоть клочок тени от телеги или щита. Воду выдавали строго по норме — драгоценность! Потом снова подъем, и опять — пыль, жара, монотонный топот тысяч ног и копыт до самого вечера, пока степь не начинала остывать, окрашиваясь в багровые и лиловые тона заката.