Русский агент Аненербе
Шрифт:
Константин как-то раз попал на сборище реконструкторов военной униформы и разговаривал с парнем, изображавшим офицера СС. Тот рассказал ему во всех подробностях, как и кем шилась эта форма, когда она изменила свой цвет с черного на серый, и даже похвастался, поведав историю о том, как за «нехилые грины» ему удалось раздобыть аутентичное сукно для своей формы. Поэтому Лебедев с любопытством и неким внутренним удовлетворением смотрел на шильдик от знаменитого нацистского дизайнера.
Ведь именно в ателье самого знаменитого немецкого художника и дизайнера, что не помешало ему при этом быть еще и офицером СС, Карла Дибича, была пошита его форма. Дибич,
Обычно форма шилась на нескольких крупных фабриках: Neckermann, C. A. Alsing Co., Hermann Hoffmann, Hugo Boss — но форма в руках Константина Лебедева была отшита в элитарном ателье Karl Diebitsch und Walter Heck.
Он надел приталенный китель, застегнул все пуговицы, одернул полы, следуя военной выправке, подпоясался ремнём и пару раз покрутился перед зеркалом.
— Блять… Как влитая сидит… — сказал он, рассматривая себя в зеркале.
Осмотрел со всех сторон фуражку и, закинув легким движением головы локоны светлых волос, надел её на голову.
Теперь он понял, почему знаменитый советский режиссёр Лиознова отмечала, что актёры, игравшие немцев, с плохо скрываемым удовольствием носили стильную немецкую форму. Черная, конечно, смотрелась более эффектно, но в фильме она не совсем соответствовала времени. Накануне войны черный цвет эсэсовской униформы изменили на светло-серый.
Константин спустился вниз, закрыл дверь и подошёл к машине. Но, прежде чем сесть в неё, он обернулся и посмотрел на свой дом, построенный по канонам югендстиля. Почему-то раньше он совсем не обращал внимания на дом, где теперь жил. А стоило ему надеть форму, как в нём завибрировала некая скрытая струна судьбы, сообщившая ему, что он теперь в полноценном образе, и этот мир стал частью его настоящей жизни.
Его дом…
Его дом дрейфовал в море новой имперской архитектуры Третьего рейха, основанной главным гитлеровским архитектором Альбертом Шпеером, словно кусок оторвавшейся льдины романтического модернизма.
Фашистский стиль архитектуры, схожий с древнеримским, строился на больших и симметричных зданиях с острыми, без закруглений, краями. Большие здания, большие стадионы, сложенные из известняка и прочных камней, утверждали мощь и полноту фашистской эпохи. Здания, по большей части практически без декора и с минимумом приятного для глаз дизайна, беспощадно наступали «кованым сапогом» со всех сторон. Сначала Муссолини, а потом Гитлер использовали архитектуру на полную мощь как ещё один наглядный источник пропаганды, демонстрирующий миру силу фашистского режима и единение народа вокруг одного фюрера.
В пику этой беспощадной мощи дом, где теперь жил Константин Лебедев, являл собой уходящую эпоху романтического немецкого модернизма. Его дом будто соткан из грёз мюнхенского архитектора Рихарда Римершмида, воплотившего в себе всю элегантность югендстиля. Плавные силуэты стен вырастали из земли подобно диковинному цветку, застывая в органичном строении. Два этажа, укутанные аурой утончённой меланхолии, запечатлены в камне фасада, который украшает изысканный растительный орнамент, где навечно переплелись в любовном экстазе стилизованные лилии и ирисы, выполненные в технике сграффито. Их стебли, извиваясь, создали причудливый узор, поднимающийся от фундамента к лёгкому воздушному
Константин никогда не обращал внимания на то, что в доме асимметричные окна различных размеров и форм. Они обрамлены витиеватыми наличниками из кованого металла, тонкими линиями модерновой графики, уходящими дальше к плавным обводам крыши.
А сколько раз, выходя из дома на прогулку, он даже не замечал парадный вход, акцентированный изящным козырьком из кованого железа и матового стекла, с металлическими завитками, спаянными в образы распускающихся бутонов. Он даже не обращал внимания на великолепную дубовую дверь, украшенную витражом с характерным для эпохи модернизма мотивом павлиньего хвоста, играющего всеми оттенками синего и зелёного.
Стены дома выполнены в цветовой гамме нежных пастельных тонов: светло-бежевые оттенки стен едва оттеняются более тёмными элементами декора с зеленоватым отливом металлических деталей. Местами проглядываются вкрапления золотистой мозаики, создающей эффект мерцания, а окна первого этажа украшены витражами с изображением тех же водяных лилий, погружённых в призрачную глубину глубокого пруда.
«Наверное, когда Марта вечером включала свет в доме, эти витражи создавали волшебную игру красок, отбрасывая на мощёную дорожку перед домом причудливые цветные тени», — восхищённо подумал он и тут же загрустил. — «Как же странно всё складывается…»
Он абсолютно не испытывал радости от того, что попал в другое время. Временами осознавая безысходность своего положения, ему хотелось выть от тоски и страха перед неизвестностью своей судьбы и пучиной грозного времени. И вот теперь этот дом…
Константин Лебедев, находясь под впечатлением и следуя порывам души, процитировал стихи самого печального немецкого поэта Харденберга фон Фридриха, известного всем под именем Новалис:
Печальный отрок и пугливый,
Вдали обители родной,
Прельщенья новизны кичливой
Для старины заповедной —
Презрел…
В пути скитаний длинном,
Случайный гость чужой семьи,
Забрел он в сад…
Потом Лебедев повернулся к машине и, увидев в окнах автомобиля своё отражение в эсэсовской форме, нецензурно выругался про себя по-русски, а вслух закончил:
И молвил тайный исповедник:
— 'Моей гробницы ты достиг,
И будешь благ моих наследник
В познанье всех невидимых мной книг…'
У машины стоял приземистого роста немец средних лет в серой эсэсовской форме и пилотке полевого образца: спереди — кокарда «Мёртвая голова», на левой стороне — имперский орёл. На кителе — простые чёрные погоны эсэсовца. Он, терпеливо ожидая своего начальника, приоткрыл заднюю дверцу автомобиля и бесстрастно смотрел на Константина Лебедева. Как только его патрон повернулся к нему, он вытянулся «в струнку», вскинул руку примерно под сорок пять градусов с распрямлённой ладонью и громко сказал:
— Heil Hitler!
Лебедев на мгновение смутился от неожиданности и ответил встречным нацистским салютом, но чуть полусогнутой в локте рукой с немного расслабленной ладонью, одетой в чёрную кожаную перчатку.
— Heil Hitler!
— Густав Ланге, — представился немец, — гауптштурмфюрер, я ваш новый водитель. Взамен бедняги Уве…
Лебедев кивнул ему и сел на заднее сиденье. Машина тронулась.
— Густав, прежде чем мы поедем в Исследовательское общество, я хочу, чтобы ты проехал по улицам города. Я много времени провёл дома после контузии… Хочу немного впитать в себя дух Берлина.