Русский агент Аненербе
Шрифт:
Но Лебедеву хотелось остаться в склепе без свидетелей.
«Что-то мы упустили…», — подумал он, сжимая медальон в кармане куртки.
— Норберт, завтра утром, сворачивайте лагерь и готовьтесь к возвращению. Я в это время возьму Ланге и схожу в склеп. Думаю, упускаем мы нечто важное.
— Мы перетрясли всю пыль… — начал было Ганценмюллер.
— Нет, Норберт я хочу побыть один без посторонних людей. Возможно, это поможет мне увидеть, что мы упустили.
— Например?
— Мы не обнаружили останков Дитриха фон Любека. Вам не любопытно куда они могли деться из запечатанного склепа?
— Вы предполагаете, что он мог повторить фокус того знаменитого еврея из Иудеи? — засмеялся
Лебедев отметил усмешкой.
— Все может быть. А теперь на секунду представьте, что это возможно! И представьте, что это не фокус. А что произойдет если мы сможем это доказать?
— Христианство получит удар, от наших древних германских богов такой, что вряд ли оправится.
— Норберт, я хочу попробовать для связи с духом Дитриха фон Любека или Одином практику погружения в транс, которое невозможно при наличии «чужих психических полей». Я освоил в Тибете техники, позволяющие путешествовать в иные миры, но малейший шум прервет процесс, убив его. Никого не должно быть рядом. Это будет эксперимент по астральной проекции.
Ганценмюллер сделал несколько задумчивых жевательных движений, снял шапку, потер затылок ладонью, почесал макушку и вернул головной убор на место.
— Вы командуете нашей операцией, гауптштурмфюрер и у вас есть указания от Генриха. Делайте, как пожелаете нужным.
Рано утром экспедиция начала сворачивать лагерь. День выдался безоблачным, солдаты тревожно посматривали в небо. И не спроста, мимо пролетели два самолета со звездами на крыльях.
— Дьявол побери, Франц, вам действительно нужно еще раз наведаться в склеп? — спросил Норберт Ганценмюллер провожая взглядом самолеты.
— Больше такой возможности не будет. Собирайте лагерь и готовьтесь к маршу, — отрезал Константин и позвал Густава Ланге, — пойдем со мной и возьми самый тяжелый молоток.
Ганценмюллер пожал плечами и пошел командовать сборами лагеря.
Ланге и Лебедев поднялись к склепу. Он еще не знал, что он будет искать, но его вела некая интуиция — они осмотрели все помещение, ставшее последним пристанищем Дитриха фон Любека. Но только не тронули стекловидную структуру, из которой торчал наконечник копья.
— Оставайся у входа, — приказал он Густаву, а сам спустился по каменным ступеням в полумрак подземелья.
Тусклый свет фонаря освещал древние стены, и честно признаться одному находится здесь было достаточно жутко: сырость, тьма, затхлый воздух, гулкое эхо, раскрытый саркофаг бел останков мертвеца — все это Константин стоически преодолел и оказался у оплавленной стены. Он сделал еще несколько снимков стены фотоаппаратом и взял тяжелый молоток. Чуть прикрыв рукой лицо, со всей силы ударил по ней. Раздался звонкий цокающий звук несколько крупинок стекла отлетели в сторону, но в целом структура осталась монолитной, как и была. Он, не сбавляя темпа лупил по ней, но стена не подавалась. От ударов оставались лишь небольшие белые вмятины из мелких как снег осколков.
«Блять, хоть взрывай!», — подумал он, опуская тяжелый молоток.
Но неожиданно ему пришла в голову идея, как расколоть стену. Он вытащил медальон.
— Ключ говоришь…
Вставил его в место, где до этого торчал наконечник копья и что было сил ударил по его ребру. В тот момент, когда молоток соприкоснулся с краем медальона, раздался пронзительный скрежущий звон, эхом разнесшийся по всему склепу. Стена из прочного кварцевого стекла пошла тонкой паутиной трещин, расходящихся от точки удара и напоминая морозные узоры на зимнем окне. Медальон, словно действительно являясь древним ключом, передал всю энергию удара в самую сердцевину кристаллической структуры. Трещины продолжали расползаться, сопровождаемые тихим потрескиванием. Внезапно
«Господи! Что это?», — он как завороженный смотрел на мерцающие осколки.
За разрушенной преградой открылся проход, из которого потянуло холодным древним воздухом. Медальон, все еще висящий в воздухе, начал вибрировать и излучать пульсирующее свечение, словно отзываясь на что-то, скрытое в глубине открывшегося коридора. Осколки стеклянной стены медленно осыпались на пол, превращаясь в мерцающую пыль. Теперь перед ним зиял чернотой темный проход, который, возможно, вел к разгадке всех тайн этого места.
Он стоял, не смея сдвинутся с места.
Сперва это был лишь едва уловимый гул, зародившийся где-то в непроглядных глубинах открывшегося прохода. Но постепенно он начал нарастать, обретая форму и глубину древнего зова. Могучий звук рога, подобный голосу самих гор, заполнил всё пространство склепа, заставляя дрожать каменные стены и отдаваясь в его костях вибрирующим эхом. Это был не просто звук — это был зов, пронзающий века. Казалось, сам Один трубит в Гьяллархорн, священный рог богов, чей глас способен достичь всех девяти миров, созывая эйнхериев на последнюю битву. Низкие, рокочущие ноты переплетались с высокими, пронзительными обертонами, создавая величественную и устрашающую симфонию, от которой кровь стыла в жилах. Каждый новый раскат заставлял пыль, мелкие камешки вибрировать и срываться с потолка склепа.
Они сыпались на голову Константина. Он протянул руку и взял медальон.
Звук рога нарастал, неся в себе древнюю силу, от которой перехватывало дыхание. В нём слышались отголоски давно минувших битв, слышалась вся мощь северных ветров, рёв штормового моря, удары весел о волны, и раскаты грома над заснеженными вершинами, крики валькирий и лязг мечей в чертогах Вальхаллы. Медальон в руке Константина пульсировал, с каждым разом нагреваясь в такт каждому новому раскату рога.
«ОДИН! ОДИН! ОДИН!» — казалось, сами стены откликались на этот призыв, вторя ему гулким эхом. Звук нарастал, становясь всё мощнее и величественнее, заполняя собой всё пространство. В этом зове рокотал голос самого Всеотца, призывающего своих воинов. Зов Одина продолжал греметь, наполняя пространство священной мощью, пробуждая древнюю силу, дремавшую в камнях склепа. Сами тени начали отступать перед этим величественным звуком, а воздух наполнился едва уловимым электрическим потрескиванием и запахом озона — знаком присутствия божественной силы.
«Это зов! Мне надо идти туда… Меня призывают!», — подумал Лебедев, словно под гипнозом, делая шаг навстречу потокам воздуха, идущим из черного прохода, — «Но я не могу! Я сейчас не могу сейчас!».
— Я сейчас не могу! — закричал он в черноту проема.
Воздух разорвал оглушающий раскат грома и низкий утробный голос, тягучий, бесконечно глубокий, будто тысячи голосов слились в один, читающий древний, запредельный ритуал сказал:
— Ты, кто посмел пойти против воли Всеотца, услышишь мой гнев! Пусть твоя кровь станет рекой, что отражает только пустоту. Пусть твоя плоть увянет, как листья под зимним ветром, и пусть души твоих детей забудут твое имя! Куда бы ты ни шагнул, везде пепел и лед, что бы ты ни создал, превратится в тлен. Даже в смерти тебя не ждёт покой! Ты будешь скитаться в вечной стуже Нифльхейма, и твой крик затеряется в вихре Хаоса, как слабая искра в бесконечной тьме! Душа твоя не познает покоя…