Русский агент Аненербе

Шмокин Дмитрий Анатольевич

Лебедев мельком глянул на объемную папку с бумагами, лежащую перед ним, и понял, что это тот самый Рихард Глюкс, заместитель Теодора Эйке, неутомимый организатор, в ведение которого входит создание концентрационных лагерей. Среди его бумаг лежала небольшая брошюра для внутреннего пользования войск СС занимающихся охраной концентрационных лагерей.

«Дисциплинарный и штрафной устав для лагеря заключенных», — прочитал про себя Лебедев.

Книжица была вся утыкана закладками и испещрена карандашными подчёркиваниями. Этот зловещий устав разработал Теодор Эйке еще в 1933 году, для лагеря Дахау и позже ставшего проклятой эталонной моделью для всей системы. Он перехватил взгляд Лебедева.

— Дорогой Франц, не могу в

пути предаваться пустому времяпровождению. Занимаюсь разработкой дополнений к уставу, разработанному Теодором, хочу свести их в один набор инструкций под названием «Лагерный порядок».

У Лебедева мурашки поползли по спине от воспоминаний о Заксенхаузене и о том, что пережила там Маргарита. А еще он никак не мог привыкнуть к этому обращению нацистов к себе — «дорогой Франц».

— А что устав Эйке нуждается в каких-то дополнениях, — спросил он, предавая своему голосу сарказм.

Одно из свойств личности бесчеловечных маньяков — это полное отсутствие не только крошечных проявлений эмпатии, но и само извращенное понимание своей социальной роли в обществе, поэтому он не уловил сарказма, а вполне деловито ответил:

— Есть несколько важных моментов, как сделать работу лагерей более эффективной и мене затратной.

— Это какие?

— Например необходимо четко установить статус заключенного, чтобы он был понятен и не обсуждался. Заключенный является врагом государства, лишённым абсолютно всех прав. Он даже не человек больше, а только номер. Все что он должен знать о себе это то, что любое, подчеркиваю, любое нарушение, начиная от побега и до банального неуважения к охране, будь то даже взгляд, который не понравится охраннику, карается неминуемой смертью или, в лучшем случае для заключенного, особыми мерами физического воздействия, которые тоже приведут к смерти…

— То есть пытками.

— Дорогой Франц, это можно называть по-разному. Мы предпочитаем называть убийство заключенного «специальной обработкой» Sonderbehandlung, депортация его в лагерь смерти «эвакуация» Evakuierung, систематическая беспощадная жестокость «рабочий процесс». А как иначе? Например, в обязанности надзирателей нужно четко прописать: подавлять волю заключенных чрез страх, запрещается проявлять любую жалость «тот, кто мягок с врагами Рейха, предатель», обязательное безжалостное избиение во время переклички, «каждый удар должен быть нанесен с полной силой» и не как иначе, категорически запрещено разговаривать с заключенными, только отдавать жестко команды, обязательно использовать для устрашения голодных собак — ритуализированое насилие, вот ключ к поддержанию порядка. Каждый надзиратель должен помнить пятый пункт из Устава «эмоции — слабость, ваша задача — не люди, а контроль».

Константин почувствовал, как кровь прилила к лицу и застучало в висках.

«Сука, мразь нацистская, клянусь, как только предоставится возможность, я убью тебя. Я выброшу тебя из тамбура, сначала размозжив твою башку сделав тебе твою Sonderbehandlung!», — в нем ненависть и негодование, буквально полыхали.

Но Рихард Глюкс, большую часть времени проводил, сидя на диване, изучая какие-то документы или глядя в окно, при этом закинув ногу на ногу и медленно, словно метроном, покачивал начищенным до блеска сапогом.

В купе с ними также ехали два офицера Вермахта — майор артиллерии Хайнц Вебер, пожилой кадровый военный с седыми висками и моноклем.

Он единственный из попутчиков Лебедева, невербально отреагировал на разглагольствования Глюкса. Старый солдат, со вздохом снял фуражку, опустил голову и несколько раз провел ладонью по наголо бритой голове.

— Страх… — сказал он, — однажды попав в тебя он остается в тебе до конца жизни.

Он достал трубку и набил ее табаком.

— Никто не против?

Не встретив отрицательного ответа, он неспеша раскурил ее.

— Это случилось осенью 1916-го, во время битвы на Сомме.

Я тогда был ещё молодым парнем полным сил и надежд, верил… — он затянулся, не долю секунды задумался, — Наш полк держал позиции недалеко от деревни Курселет. Дожди не прекращались неделями, с неба лилась вода, как из ведра, окопы превратились в непроходимые грязевые канавы. Мы спали стоя, прислонившись к стенам окопа, и друг к другу, потому что присесть было невозможно — везде стояла вода по колено. Я слушал, что несколько солдат упав от усталости захлебнулись этой грязной водой. Однажды утром начался очередной британский обстрел. Мы уже привыкли к этому — каждое утро начиналось с артподготовки. Но в этот раз что-то было иначе. Сквозь грохот снарядов я услышал странный механический рев. Наш унтер-офицер Мюллер закричал: «Танки!». Наш взвод, в основном деревенские парни… Мы никогда раньше их не видели. И вот из утреннего тумана выползли эти стальные чудовища. Они двигались медленно, но неумолимо, как огромные ужасные черепахи, изрыгая огонь из своих пушек. Наши винтовки были бесполезны против их брони. Я видел, как молодой Курт, новобранец откуда-то из-под Дрездена, в панике выпустил всю обойму по головному танку — пули просто отскакивали с металлическим звоном. Мы перенесли позицию пулемета, но все тщетно. танк неумолимо прошел прямо через наши проволочные заграждения, сминая их как бумагу. Но потом произошло чудо то, что спасло нас. Один из танков застрял в воронке от снаряда, а второй соскользнул по грязи в траншею и накренился, не в силах выбраться. Наши артиллеристы наконец пришли в себя и пристрелялись, третий танк загорелся после прямого попадания. Я видел, как британский экипаж выпрыгивал из горящей машины. В тот день мы удержали позиции, но все поняли — война изменилась навсегда. Эти стальные чудовища стали нашим новым кошмаром. По ночам я часто просыпаюсь от того же механического рева, хотя вокруг тишина. Даже спустя годы после той войны этот звук преследует меня во снах…

Третий попутчик молодой лейтенант медицинской службы Курт Майер. Он ехал из отпуска, в основном молчал и больше был погружен в чтение медицинского журнала и книги по хирургии под редакцией Hermann Kuttner и Ernst Lexer.

Периодически в купе заходил проводник в синей форменной куртке, приносил кофе в фарфоровых чашках с логотипом железной дороги и бутерброды на белых тарелках. Несмотря на войну, в офицерском вагоне поддерживался довоенный уровень сервиса.

Поездка прошла без каких-либо происшествий, закончившись в конечном пункте назначения.

Кёнигсберг конца 1941 года представлял собой важнейший военный центр на пути к Восточному фронту. Старинный город-крепость с его средневековыми замками и готическими соборами теперь едва справлялся с наводнением вызванным притоком военной техники и войск. По улицам постоянно двигались колонны бронетехники и машин, на площадях разворачивались полевые кухни. Следы недавних советских бомбардировок оставили следы на некоторых зданиях, но в целом город сохранял свой довоенный облик.

Штаб группы армий «Север» располагался в массивном здании бывшего Земельного финансового управления Landesfinanzamt на Ганза-платц Hansaplatz. Внушительное здание в стиле северогерманского неоренессанса, построенное в начале XX века.

Его толстые стены надежно защищали секретные документы и карты, а просторные залы переоборудовали под центр управления, где работали генерал-фельдмаршал Вильгельм Риттер фон Лееб и его штаб, координирующий действия войск, наступающих на Ленинград.

Эшелон прибыл на Восточной вокзал Ostbahnhof главный железнодорожный узел города. Отсюда войска и техника распределялись либо дальше на восток, либо оставались в городе в резерве. Здание вокзала, с его характерными башенками, построенное в типичном для Восточной Пруссии стиле с применением красного кирпича, служило своеобразными воротами в город для всех прибывающих с запада.