Русский агент Аненербе
Шрифт:
Он кивнул в сторону стола:
— А за что я удостоился чести получить от Гиммлера фото с личной дарственной надписью и кольцо Totenkopfring?
Шефер, похоже, уже смирился с тем, что его друг напрочь потерял память, поэтому ответил без выражения удивления на лице:
— Ты нашел для него ценный артефакт — драгоценный камень Чинтамани.
«Ни хера себе!» — Лебедев чуть не вскочил.
Мысленный вихрь едва не сорвал его с кровати.
«Чинтамани, согласно легендам, обладает способностью исполнять желания и предоставляет владельцу глубокое понимание и духовное прозрение. Его присутствие символизирует высшее знание и просветление, которыми славится Шамбала. Чинтамани усиливает магические способности, гармонизирует внутреннее состояние и дарует защиту своему обладателю», — продолжал думать он.
— Что тебя так удивило?
Внутренняя реакция Лебедева не осталась незамеченной.
—
— Друг мой, у тебя любопытная потеря памяти. Ты помнишь какие-то вещи, очень хорошо ориентируешься в предметах, людях, событиях, но как-то отстраненно… Не можешь связать их между собой необходимыми воспоминаниями.
«Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу», — усмехнулся про себя Константин Лебедев.
Лебедев устал лежать, и чтобы как-то разрядить атмосферу со «своей странной потерей памяти», предпринял попытку сесть на кровати.
— Такая реакция моего организма, — неопределенно ответил он.
Эрнст Шефер помог ему сесть и продолжил рассказ:
— Ты исчез на три недели, а когда тебя нашли, ты утверждал, что отсутствовал всего пару дней, а беседовал с оракулом всего несколько часов. И вернулся ты с камнем.
— Вот как! Эрнст, прошу, подробнее. Какой оракул? Где я пропадал?
— Прости, я никак не могу привыкнуть к тому, что ты потерял память… Мы получили возможность аудиенции у малолетнего Далай-ламы, вернее у регента Радэна Друкпа Гьямцо, который управлял Тибетом при трехлетнем правителе до его интронизации. Это вообще для нас, и для него, было счастливое стечение обстоятельств: халатность английских чиновников, потерявших бдительность, мои связи при княжествах, которые входили в Тибет, боевые действия с континентальным Китаем. И Тибет вел их достаточно успешно. Но остро нуждался в поддержке цивилизованной европейской страны: международная поддержка и, возможно, в будущем оружие, боеприпасы. Поэтому Лхаса радушно приняла нас, желая все это получить от Германии. При дворе Далай-ламы, когда происходила встреча с регентом, присутствовал один загадочный человек — Гадонг. Что-то вроде монаха, главного министра по экзорцизму или мистического жреца… Черт его разберет. Но точно одно — он играл и играет значительную роль в церемониях и, главное, в принятии всех важных государственных решений, предоставляя какие-то мистические консультации и предсказания самому Далай-ламе. Он сразу обратил на тебя внимание и назвал «баршанг грулд бхуд па». Точного перевода я не знаю, но примерно звучит так: «космический путешественник в мирах времени». Именно он посоветовал регенту Радэну отправить тебя в древний монастырь Дрепунг, чтобы ты мог получить некое послание от высших сил, которое передаст оракул Нечунг. Это еще более мистическая и загадочная личность. Говорят, его готовят с самого рождения. Он проходит специальное обучение по нескольку часов в день, учась запоминать очень длинные и сложные сценарии ритуалов и практик. Большую часть времени монах, которого выбрали, проводит в медитации, в результате чего он может без труда входить в особый транс и контактировать с духом-защитником, передавая послания, предсказания или советы.
«Становится еще интереснее!» — подумал Лебедев.
— Из нас никто толком не понял, для чего это было нужно Гадонгу. Но регент Радэн Друкпа Гьямцо отнесся к его совету со всей серьезностью. Дал тебе небольшой браслет с четками — обычный такой тибетский браслет, где есть серебряная четка с иероглифом «Ом», ничего примечательного. И ты с провожатым отправился в самое святое место тибетского буддизма — храм Дрепунг.
— И что было дальше?
Эрнст Шефер потянулся и развел руками:
— Это, знаешь, только ты, приятель… Вернее, принимая твое сегодняшнее состояние, знал только ты. Через неделю мы начали беспокоиться, так как этот храм находится всего в десяти милях от Лхасы, и ты уже должен был вернуться. Я попытался выяснить у Гадонга и регента, что происходит. Но он нес какую-то чепуху, что ты перенесся в мир высших существ, нужно подождать, и скоро ты должен вернуться. Я через местных жителей узнал, что тебя видели, как ты уходил из Дрепунга в горы без сопровождения, совсем один. Это уже было серьезно и совершенно не смешно. Поэтому через неделю, не добившись от этого мистического министра ничего, я с парой верных шерпов отправился на твои поиски. Через неделю мы нашли тебя в сотне миль к северу, в пустынной местности среди гор, камней и снега. Ты держал в руках камень, похожий на метеорит, и сказал, что нашел легендарный «камень Чинтамани». По мне так это просто метеорит. Ты ни мне… никому не рассказал, что с тобой произошло, только утверждал, что отсутствовал всего пару часов. После возвращения ты вручил метеорит рейхсфюреру. Он
«Вот тогда бы мне и надо было попасть в тело Франца Тулле, чтобы эту гадину Гитлера завалить», — подумал Константин Лебедев. — «Не было бы войны».
Их прервала Марта Шмидт. Она вошла и с укоризной посмотрела на Эрнста Шефера. Тот примирительно поднял руки:
— Прошу прощения, матушка, — засмеялся Шефер. — Понимаю по вашему взгляду, что мне пора уходить и дать моему другу отдохнуть.
— Вы совершенно правы, герр Шефер, — она сжала ладони в кулаки и уткнула их в бока, давая понять, что ее воля непреклонна.
— Марта, — обратился, усмехаясь, к домоправительнице Константин, — прошу, позволь Эрнсту остаться на ужин.
Она сначала поджала губы, потом снисходительным тоном четко сказала:
— Но после ужина — полный покой, как говорил доктор Нейдер!
Но вопреки ее воле Шефер и Константин Лебедев проговорили еще часа три. И Константин открывал все новые и новые черты своего образа, понимая, что судьба перенесла его в личность человека, который, не имея высокого звания в нацистском высшем обществе, тем не менее вращался в кругах приближенных к Гитлеру и стоящих у руководства «Аненербе». Но, слушая Шефера, который был его «другом», его не покидала мысль, что Франц Тулле и он, Константин Лебедев, — это одна личность. Сначала ему стало не по себе от этого осознания. Быть замешанным в преступления фашистов, даже по воле фантастического случая, он не хотел. Пока что Эрнст Шефер не обмолвился, что Тулле принимал участие в разработке расовых теорий нацистов или как-то косвенно повинен в тех кошмарах, что они творили.
«Но кольцо СС Totenkopfring?» — подумал он, одновременно косясь на черный эсэсовский китель, что висел на его стуле.
Глава 4
Н а следующий день Константин Лебедев почувствовал себя гораздо лучше. Он уверенно ходил и самостоятельно спустился на первый этаж, чтобы позавтракать в столовой, а не в постели. Дыхание стало более ровным, да и легкие уже не так болели. Марта Шмидт, прошедшая когда-то какие-то курсы медсестер, делала ему перевязки, а доктор Нейдер, посетивший его рано утром, с удовлетворением отметил, что раны заживают очень быстро, и выразил надежду на скорое выздоровление. Проблему с памятью он посчитал не слишком угрожающей, сказав, что, скорее всего, это кратковременная реакция организма на контузию от взрыва. Прописал ему капли раствора кокаина для тонуса и перед уходом сказал, что будет наблюдать за процессом восстановления памяти. Но потом остановился и, подумав пару секунд, добавил, что позвонит доктору Эрнсту Рюдину, известному берлинскому психиатру, ученику легендарного немецкого врача-психиатра Алоиса Альцгеймера и последователю Альберта Молля, чтобы тот осмотрел его.
«Час от часу не легче, твою мать!» — Константин чуть не поперхнулся, когда до него дошло, кто его будет осматривать. — «Пионер в области психиатрических исследований наследования, который выступал, разрабатывал, оправдывал и финансировал массовую стерилизацию и клиническое убийство взрослых и детей. Настоящий вурдалак от психиатрии! Но с другой стороны, разве у меня есть выбор?»
Константин за это время уже более или менее освоился со своей, так сказать, ролью и теперь больше испытывал любопытство. Ведь ему довелось разговаривать с людьми из эпохи прошлого века, в период, когда шла самая ужасная война двадцатого столетия. Тем более опыт оказался более чем экстремальный: он, с другой стороны, оказался в теле фашистского ученого. Оба его прадеда погибли в Великой Отечественной войне: один — сразу в сорок первом, другой — в составе армии 3-го Украинского фронта во время освобождения Будапешта.
Он лежал, слушая приемник, который Гиммлер называл «народным радио», и размышлял над тем, почему судьба избрала для него такой путь. И, честно говоря, в этот момент он едва находил в себе силы абстрагироваться от всей ситуации.
По радио шли восторженные реляции Гитлера об успехах на Восточном фронте. Константин, будучи историком, знал, что стоит за этими радостными воплями фюрера: сотни тысяч советских солдат, возможно, среди которых был и его прадед, сейчас гибнут в окружении, попадают в плен, наполняя концлагеря; города СССР горят от бомбежек, а колонны беженцев тянутся на восток Советского Союза. Эти мысли терзали его душу, временами заставляя от бессилия скрипеть зубами и забывать, что он историк, лишая его в такие моменты интереса, свойственного ученому.