Русский американец
Шрифт:
– - Не всегда, сударь мой, бывает правдива эта поговорка: понять душу человеческую по лицу довольно трудно...
Так незаметно в разговоре они стали подъезжать к заставе.
– - Вот и Питер, -- промолвил Тольский, приотворяя немного дверцу возка и глядя на видневшийся город.
– - Вы вот, сударь, не знаете, кто я и что я, а я знаю, кто вы и что, -- с какой-то загадочной улыбкой тихо проговорил незнакомец, выходя из саней и приближаясь к возку Тольского.
– - Да мало того, я знаю всю вашу жизнь как свои пять пальцев.
– -
– - Вы -- дворянин Федор Тольский, и в Москве бежали из тюрьмы.
Эти слова невольно заставили побледнеть Тольского.
– - Проклятье! Кто же вы?..
– - Кто я, сейчас узнаете. Гей, арестовать этого человека и проводить в тюрьму!
– - обратился незнакомец к унтер-офицеру и солдатам, находившимся на заставе.
– - Вот и приказ об аресте, -- добавил он, показывая унтер-офицеру бумагу.
Произошло это так неожиданно, что Тольский опомнился только в караулке; обезумевшего от страха Кудряша привели туда же.
– - Теперь я могу сказать вам, кто я, -- с насмешливой улыбкой произнес бритый человек, обращаясь к Тольскому.
– - Зачем теперь говорить? Я и так знаю, что дал провести себя сыщику... Я очень сожалею, что не отправил тебя на тот свет...
– - Я не сыщик, а начальник сыщиков. Мне пришлось загнать не одну смену коней, пока я настиг тебя верст за сто от Питера... Хитер ты, а я, видно, похитрее... Нелегко было мне за тобою гнаться да расспрашивать о тебе дорогою... Ну да мой труд не пропал даром.
Тольского в его же возке, окруженном солдатами, повезли в тюрьму. Впереди ехал начальник московской сыскной полиции, который, спустя несколько часов после побега из тюрьмы Тольского, поскакал за ним по большой петербургской дороге, при помощи расспросов и описания примет самого Тольского и его возка выясняя его путь, после чего приказал арестовать, так и не дав ему въехать в столицу.
Тольский был обескуражен этой неудачей.
– - Ну, Ванька, теперь пиши пропало... Всему конец, и песня моя спета, -- подавив в себе вздох, сказал он, обращаясь к Кудряшу.
– - Неужели мы не вывернемся из рук питерской полиции, как вывернулись у московской?
– - Говорю -- всему конец... Посадят меня в крепость, в каземат... Оттуда уже не убежишь...
– - И меня тоже посадят?
– - с глубоким вздохом спросил Кудряш.
– - Не помилуют и тебя, Ванька. Правда, я надеюсь, это все еще может измениться. В Петербурге у меня есть немало благожелателей. Надо бы как-нибудь послать им весточку, да Аракчеева попросить, он заступится.
– - Это, сударь, можно... Только бы были деньги...
– - Деньги, Ванька, есть; их еще у меня не отняли, а как в тюрьму посадят, так и деньги отнимут.
– - А вы их спрячьте куда-нибудь подальше!
– - посоветовал верный слуга.
Начальник сыскной полиции привез Тольского и его слугу на тюремный двор, с рук на руки сдал смотрителю, а сам поехал к петербургскому
Но уже очень скоро Тольскому, благодаря припрятанным деньгам, удалось послать из тюрьмы друзьям весточку о своем далеко не завидном положении. В записке он просил их выручить его из большой беды и спасти от суда, наказания и позора.
Среди благожелателей Тольского были люди, занимавшие видные посты в государстве, и между ними первое место принадлежало графу Алексею Андреевичу Аракчееву, любимцу императора Александра Павловича.
Аракчеев в былые времена служил вместе с отцом Тольского и вел даже с ним самую тесную дружбу. Когда старик Тольский умер, Аракчеев стал оказывать благодеяния и его сыну Федору, но услыхав, что тот ведет праздную жизнь, предается кутежам и картежной игре, отступился от него и прекратил с ним переписку. Однако Тольский теперь, находясь в критическом положении, обратился к нему со слезной просьбой о помощи.
Аракчееву, не имевшему, кажется, ни к кому жалости, стало жаль сына своего закадычного приятеля и сослуживца, и он решил заступиться за московского вертопраха, как называл он сам Федю Тольского. Однако, несмотря на все свое огромное влияние на государя, ему не удалось совсем освободить Тольского от ответственности.
Император Александр Павлович не мог простить Тольскому убийство на дуэли молодого офицера Нарышкина; кроме того, до государя дошло немало жалоб на него, а потому он Аракчееву, просившему за Тольского, дал такой ответ:
– - Федор Тольский за свои беззаконные деяния должен быть наказан непременно; он подлежит ссылке в Сибирь, но я, по вашей просьбе, смягчаю это наказание и назначаю его в кругосветное плавание. Корабль на днях отправляется. Два-три года, проведенные на нем, может, образумят Тольского и остепенят его.
Таким образом, судьба Тольского была решена.
Аракчеев сам захотел объявить вертопраху волю государя и потребовал, чтобы его привели к нему из тюрьмы.
Тольский, всегда смелый, ничего не боявшийся, на этот раз не без робости переступил порог кабинета Аракчеева, который в то время занимал важный пост военного министра. Он уже несколько лет не видал Аракчеева и теперь со страхом и любопытством смотрел на его сухое, гладко выбритое лицо, на злые, безучастные глаза, на высокий морщинистый лоб, длинную шею и голову, часть которой скрывалась высоким воротником генеральского сюртука.
Граф, вроде бы не замечая Тольского, продолжал читать какую-то бумагу. Но вот он бросил документ на стол, устремил свой ледяной взгляд на стоявшего у двери Тольского и отрывисто, как-то в нос сказал ему:
– - Подойди!
Тольский сделал два-три шага к столу.
– - Ближе, не укушу.
– - Я... я не сомневаюсь, ваше сиятельство, -- почти смело произнес Федя Тольский; он был самолюбив, и такой прием обидел его.
– - Ты что такое сказал?
– - переспросил Аракчеев.