Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Вряд ли можно сомневаться в том, что бюрократический дебют Брафмана в Вильне в 1866 году привнес новую, и очень резкую, ноту в размышления и суждения виленских чиновников о еврейском вопросе. Однако свет не сошелся клином на Брафмане. При всей «доходчивости» его доводов он не мог за короткий срок развернуть администраторов ВУО в другое русло образовательной политики, восстановить их против самого принципа отдельного образования евреев. Так, Корнилов готов был согласиться с тем, что религиозным предметам не место в программе еврейских училищ. Труднее было разуверить его в пользе отдельных училищ как инструмента насаждения русского языка, как и в том, что учитель из образованных евреев больше русского способен расположить к себе и просветить единоверцев. Одновременно с распоряжением прекратить преподавание религиозных предметов в училищах Витебской и Могилевской губерний он подтвердил, что муравьевские циркуляры 1864 и 1865 годов об обязательном, под угрозой штрафа, обучении еврейских мальчиков русской грамоте остаются в полной силе. Повторяя ошибку Бессонова, который в 1865 году обжегся на сотрудничестве с виленской полицией в этом деле, Корнилов требовал от подчиненных составить и передать губернаторам списки мальчиков, «обязанных» посещать училища, и вести строгий учет посещаемости [1750] .
1750
LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1266. L. 12.
Учесть надо и то, что, критикуя уваровскую модель еврейского образования, Брафман задевал институциональные, корпоративные интересы ведомства народного просвещения. Чиновники ВУО могли отводить душу, выслушивая его откровения о кознях кагала вообще, но когда выяснялось, что, согласно этой логике, казенные училища давно превратились в придатки этого самого кагала, желание противоречить возникало само собой. В феврале 1867-го, спустя полгода после появления Брафмана в Вильне, новый редактор «Виленского вестника» Де Пуле (остановивший поток юдофобской риторики в газете, но все-таки сам называвший Брафмана «пребывающим в православии жидом») сообщал Бессонову: «Брафмана, как псевдо-апостола православия, пускают на травлю евреев. Все негодное в равв[инском] училище (учащее и учащееся) бежит к нему, жалуется и сплетничает; сплетни переходят к кинокефалу (Корнилову. – М.Д.). Даже Собчаков выходит из себя» [1751] . Директор раввинского училища Собчаков, как мы увидим вскоре, отнюдь не был энтузиастом отдельной системы образования, считая ее в лучшем случае паллиативом, но даже он принимал брафмановские разоблачения отчасти на свой счет.
1751
ОПИ ГИМ. Ф. 56. Д. 515 (письмо от 18 февраля 1867 г.).
Влияние Брафмана на первых порах сказывалось не столько в принятии к исполнению его задумок, сколько в усвоении местным чиновничеством самой схемы объяснения еврейской «обособленности». Руководство ВУО наглядно проявило такую восприимчивость в весьма неприятном для себя эпизоде – разборе поступившей министру народного просвещения Д.А. Толстому серии жалоб на Собчакова. Переписка по этому поводу между Вильной и Петербургом касалась не только конкретных обстоятельств дела, но и общих оснований образовательной политики.
Три жалобы на директора раввинского училища поступили в течение августа – сентября 1866 года. Раввинское училище нередко навлекало на себя недовольство в еврейской среде, но по большей части его ругали евреи-традиционалисты, возмущавшиеся секулярным духом преподавания. Названные же жалобы по своему общему настрою стали отражением маскильских взглядов: Собчаков объявлялся врагом и разрушителем почтенного учебного заведения, которое принесло столько пользы евреям. Первые две жалобы (под первой значится вымышленное имя, вторая подана анонимно от лица группы жителей Вильны) написаны на русском языке одним и тем же почерком, в тексте немало орфографических и грамматических ошибок. В стремлении уязвить Собчакова жалобщики доказывали его политическую неблагонадежность. Его юдофобия («…он, по-видимому, одобряет мнения Юстинианова кодекса, называя евреев проклятою сектою, приписывая нам эпитет жидов… Трудно передать ту степень презрения, которую он чувствует к нашему еврейскому молодежу») связывалась не с чем иным, как с затаенной симпатией к полякам. Подтвердить весомыми фактами обвинение в полонофильстве жалобщикам не удалось [1752] .
1752
РГИА. Ф. 733. Оп. 189. Д. 157. Л. 3–7, цитата – л. 6 об.
Третья жалоба, изложенная правильным и стилистически точным языком, была подана за подписями реальных лиц: доктора Касселя, купца Карасика, еще двух купцов, врача и провизора. Аргументация в ней лучше продумана и «откалибрована». Хотя и на сей раз просители выдвигали против Собчакова сомнительные обвинения личного свойства, придававшие жалобе сходство с доносом (например, в распространении «нигилизма и лжеучений» или в сожительстве с «молодой падшей женщиной»), в целом их претензии сформулированы в терминах несогласия с той тенденцией в образовательной политике, которую, по их мнению, олицетворял Собчаков. Жалоба изображала его антиподом предшественника – Бессонова, который сумел «в короткое время своего управления» вселить «в сердца молодых питомцев подведомственных ему училищ горячую и искреннюю любовь ко всему родному русскому». Напротив, Собчаков сделал все, чтобы оттолкнуть от себя учащихся. Он «присоединился к партии врагов еврейского образования и русского дела, имеющей во главе попечителя учебного округа» (Корнилова), и выступил с «инициативой запрещения воспитанникам раввинского училища продолжать курс наук в университетах», чтобы «заградить евреям путь к развитию своих способностей для служения интересам Отечества». Не дожидаясь официального разрешения, он стал творить произвол на переводных экзаменах в 7-м классе училища (окончание 7-летнего курса давало право поступать в университет), в результате чего удовлетворительные оценки были выставлены лишь пятнадцати ученикам из тридцати [1753] .
1753
Там же. Л. 10–11 об. (жалоба не датирована; получена в МНП 29 сентября 1866 г.).
Министр Толстой и его товарищ И.Д. Делянов сочли дело достаточно серьезным и потребовали от Корнилова подробных объяснений. Многие мероприятия осуществлялись в ВУО почти независимо от министерства, поэтому нарекания на произвол местных чиновников учебного ведомства могли усиливать уже возникшие в центре опасения. Так, прочитав утверждение жалобщиков, будто Собчаков вынашивает план перекрыть евреям доступ в университет, Делянов распорядился «справиться, было ли представление», – иными словами, не
1754
Там же. Л. 11 об., 18 об. (рапорт инспектора ВУО Г.Э. Траутфеттера о разборе жалоб); LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 3–4.
Собчакову было сравнительно нетрудно опровергнуть обвинения в «нигилизме» и разврате [1755] . Не признавал он за собой и склонности к юдофобии, даром что ею насыщена риторика этого же самого документа. Но ужесточение им требований к объему и уровню знаний экзаменующихся учеников оставалось бесспорным фактом (плачевный исход экзаменов летом 1866 года, по всей вероятности, и переполнил чашу терпения недовольных его директорством). Собчаков настаивал на полном соответствии своих действий указаниям МНП, которое «еще в 1864 году поставило на вид раввинскому училищу, что из него, по окончании полного курса наук, выпускаются безграмотные воспитанники» [1756] . А раз так, утверждал он, то специально заботиться о поступлении учеников в университет еще рано – пусть сначала усвоят знания в объеме училищной программы.
1755
Впрочем, и эти обвинения настолько встревожили его, что он наполнил рапорт обилием не идущих к делу «обеляющих» фактов своей биографии, например тем, что он рос послушным мальчиком, болел золотухой и был наказан «двумя розгами» лишь однажды, за порчу платья старшей сестры. Корнилов милосердно вычеркнул эти признания из рапорта перед отсылкой его копии в МНП (LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 21–24 – рапорт Собчакова Корнилову от 20 октября 1866 г.).
1756
LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 28 аp. О том, насколько завышенными могли быть требования Собчакова к ученикам старших классов, позволяет догадываться его тирада о слабых знаниях учеников приготовительных классов (с 1-го по 3-й). Они, сокрушался Собчаков, «не имели понятия… о стереометрии, об электричестве и гальванизме». Даже Корнилов недоуменно приписал на полях: «Ученики приготовительных классов?» (Ibid. L. 29–29 ap.).
Эта тема развита в благоприятном для Собчакова рапорте инспектора ВУО, курировавшего еврейские училища, Г.Э. Траутфеттера. Он солидаризировался с мнением Собчакова о том, что «поступление бывших воспитанников раввинских училищ в университеты есть уклонение от прямого их назначения, ибо цель Правительства при учреждении раввинских училищ состояла в том, чтобы б[ывшие] воспитанники… действовали просветительно на еврейский народ…». В принципе того же мнения придерживался и Бессонов, но тот, как мы видели, пытался компенсировать эту установку личным патронажем над подающими надежду учениками. Собчаков был намерен исполнять ее буквально.
В интерпретации Траутфеттера и Собчакова противниками подлинного просвещения евреев представали сами податели жалоб, которые будто бы олицетворяли собой своекорыстную элиту, безразличную к потребностям «массы еврейского народа» [1757] . Собчаков считал выразителями интересов этого меньшинства некоторых преподавателей раввинского училища, обойденных при недавних кадровых переменах, но полагал при этом, что они стремятся достичь много большего, чем вакансий в училище:
1757
РГИА. Ф. 733. Оп. 189. Д. 157. Л. 19 об. Корнилов лично отредактировал этот фрагмент рапорта Траутфеттера, пересланного в МНП: LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 17 ар.
…наука еще слишком мало содействовала к пробуждению между евреями чувства уважения к порядку и закону, [так что] даже лучшие из них, поставленные во главе образования, не чужды стремлений составить отдельную жреческую касту, которая, соединяясь посредством изучения халдейской науки в одно крепкое целое, могла бы посредством своего изворотливого талмудического ума управлять остальным населением края [1758] .
Одна только фразеология выдает исходную посылку Собчакова – «теорию» кагала. «Дух кагального самоуправления» он находил даже в таких обычных для учебного заведения реалиях, как складывание педагогических династий (Каценеленбогены, Шерешевские и Шрейберы) или уловки учеников вроде списывания и подсказок [1759] .
1758
LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 33.
1759
Так, к исключительным «обычаям» раввинского училища Собчаков относил «вымаливание лучших баллов у учителей, резонерство, которое заменяет для малоуспешных воспитанников положительные знания, чтение по книге даже во время экзамена… подачу чужих сочинений вместо собственных и другие, на которые так изобретательна талмудическая изворотливость» (LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1321. L. 33 ар., 29 ар. – 30). В глазах Собчакова, разумеется, такие приемы не находили оправдания в том, что нередко от «вымаливаемых» баллов прямо зависела будущность ученика, ради окончания курса в казенном училище порвавшего с семьей. В местном учебном ведомстве вообще полагали (вполне по-ламаркистски), что недостаток присущей детям естественности в польских и еврейских учениках есть имманентное качество поляков и евреев, симптом запрограммированной трансформации детей в будущих плохих подданных. Корнилов, например, жаловался, что в гимназиях, где много учеников из «польско-шляхетской и еврейской среды», «самые детские шалости… отличаются иезуитизмом, осторожностию, злопамятностию, несвойственными русским детям, в которых более живости, прямоты, простоты и ребячества. Так же, как и польские мятежи, польские шалости делаются исподтишка, украдкой» (Корнилов И.П. Русское дело в Северо-Западном крае. С. 208 [письмо Д.А. Толстому от 8 июня 1866 г.]). Не касаясь здесь вопроса о роли этностереотипов в подобных описаниях, замечу, что собственная русификаторская политика Корнилова могла вынуждать детей к скрытности и недоверчивости. Но этим «педагогам» и в голову не приходило, что они собственными руками делали из детей маленьких невеселых взрослых.